название. Осталась только дата на газетной вырезке, которую он хранил в кармане, там, где солдат хранит все самое дорогое: первое августа, ее день рождения.

Доктор Курицкес решает заглянуть в записку Марио Бернардо, чтобы понять, где находится, но очевидно, что он ищет способ вырваться из воспоминаний. «Я почти на месте», – убеждается он, пока двигатель кипит и плюется, а подошвы еще не оторвались от дороги.

Если не считать стычки в середине сентября, в которой он участвовал, на фронте в Кордове наступило затишье. Приходили письма: из Неаполя, из Парижа и – какими‑то извилистыми тайными путями – даже от убитой горем матери, переполненные красноречием и советами. Бессмысленные. Моранди тоже пришел выразить ему соболезнования. «Большое мужество требует большого мужества», – сказал он, пожав ему руку. Георг поблагодарил его и ответил рукопожатием. Только несколько месяцев спустя, когда он, спасая жизни товарищей, вновь сам обрел желание жить, его озарило, что, возможно, именно старому вояке он обязан своим переводом. Такой человек, как Альдо Моранди, способен сказать, что обойдется без солдата, обреченного на смерть от пули, если тот может еще принести пользу и возвращать в строй тех, кто еще может сражаться. Может, он еще добавил, что этот солдат не запятнал себя малодушием, пока не узнал о смерти Герды Таро. Если бы только они научились чествовать безрассудность как пример героизма и не принимать в расчет требования тех, кто умеет воевать.

Это новая мысль – первая, что ободряет доктора Курицкеса. Может, он не стоял бы сейчас здесь, под дубом, пропуская машины, если бы не сердечная неприязнь к Герде офицера старых взглядов и затянувшаяся летаргия Кордовского фронта, совпавшая с летаргией его души. Да-да, он воодушевился. Мыслями он все еще далеко отсюда, но уже заметил, что проезжающие мимо машины, особенно одна блестящая черная, не могут принадлежать жителям этих убогих улиц. «Киношники разъезжаются, – заключает он, – значит, осталось найти Марио, и мы сможем спокойно заняться нашими проектами».

Затем он замечает группу людей вокруг пары мопедов и слышит шум голосов, временами слишком громкий. Что это? Драка? Не обязательно, люди этих кварталов кричат и без всякого повода. Но Георг не хочет угодить в драку, особенно в районе, где все может кончиться плохо, поэтому он глушит «веспу» и прислушивается.

– Убирайтесь, здесь для таких, как вы, нет ничего интересного. Ясно? Проваливайте!

В ответ раздается «Сбавь обороты!», а затем снова все неразборчиво. Единственный способ понять, что происходит, – это высунуться из‑за дерева.

Хотя ему видно только часть группы, и то лишь спины, а остальных скрывают качающиеся ветви, сомнений нет: одежда, фигура, физиономии этих молодых людей выдают типичных представителей среднего класса. И тут он бросается в их сторону, резкий визг тормозов заглушает перепалку.

– Не подскажете, где я могу найти синьора Бернардо? – спрашивает он.

– Наверно, он все еще в баре за углом, – отвечают ему без тени удивления.

Перед баром тоже толпятся оживленно беседующие люди, молодая женщина сидит одна с блокнотом и бутылкой аранчаты. На верхней ступеньке лестницы, ведущей на террасу, Марио Бернардо говорит с группой людей; их куртки и сумки разложены на стульях за другими столами.

– Жорж, как я рад тебя видеть! – восклицает он, заметив Георга. – Надеюсь, ты без проблем нас нашел. Хочешь кофе или чего еще, раз уж тебе пришлось проехать через весь город в такую жару?

Доктор Курицкес подъезжает, выключает двигатель, следует за другом к столику, где тот оставил куртку. Марио забирает ее, но сесть не предлагает – видно, что ему не терпится свалить отсюда. Но они все равно пьют кофе за стойкой из тусклого мрамора, который протирают, прежде чем поставить на него блюдца.

– У них есть мороженое, хочешь? – Марио словно извиняется за прием на ходу. Затем вполголоса добавляет: киношники думают, что деньги решают все. Он фыркает и, кажется, расстроен. – Не хочешь чего‑нибудь еще?

– Только немного воды. В Неаполе ее бы уже давно подали. Но Италия – целый континент, тут все непросто.

Марио соглашается: поразительно, что его друг подмечает такие вещи.

– В Риме, – добавляет он, – почти поголовно верят, что это центр мира, а всё, что за его пределами, – убогая окраина. И при всем при том коренные римляне знают разве что несколько улиц, по которым привыкли ходить.

В разговор вмешивается бармен, наливая стакан воды:

– Правду говорите, синьор, и друг ваш тоже. Раз вы были в Неаполе, может статься, бывали и в моих краях. Я родился в Риме, но мои дяди и тети из Чочарии говорят, что немцы вели себя как джентльмены по сравнению с тем, что вытворяли другие! Да и вообще (мы‑то ведь можем это сказать, разве нет?), настоящих‑то римлян, у кого предки жили здесь во времена Юлия Цезаря, раз-два и обчелся!

Доктор Курицкес, уже привыкший к подобной реакции, отвечает, что был в Неаполе по делам куда более приятным, чем последняя война, и ждет, когда Марио Бернардо уберет сдачу в карман.

– Хорошо, что ты приехал, Жорж, – говорит он, когда они выходят из бара, – не придется в который раз слушать эту шарманку, пока они везут меня до дома. Кто знает, когда будет готов фильм… Между тем именно здесь снимали величайший шедевр нового кино, «Рим, открытый город»: ту сцену, где убивают Маньяни и увозят печатника. Росселлини ничего не выдумал. Здесь действительно было логово подпольщиков, ну или цитадель, если тебе так больше нравится. Одного расстреляли в Ардеатинских пещерах, троих депортировали в Маутхаузен, и живыми они не вернулись. Но их было много, целый квартал; здесь все кварталы были рабочие, но этот больше других. Не то что площадь Барберини, где твои фашистские графини радуются, что нашли врача-немца, чтобы лечить свои нервы…

– Только одна, Марио. Да и та, – напоминает он ему, – отказалась от моих услуг, когда я удовлетворил – как бы это сказать? gründlich… – исчерпывающим образом ее интерес к моей биографии.

С недавних пор он делится с Марио Бернардо такими историями, а это значит, что доктор уже считает его другом не «по‑итальянски», а в другом смысле, в каком он всегда понимал это слово. Впрочем, Витторио Соменци сказал ему, что Марио можно доверять. Они познакомились на войне, а такие мгновения связывают людей – мгновения трагические, к счастью, оставшиеся позади. Известно, что профессор служил в авиации, но было очевидно, что он искренний прогрессист и, конечно же, настоящий джентльмен. Марио Бернардо сам рассказал об их встрече, когда однажды вечером после работы над экспериментом они с Георгом ужинали, наслаждаясь тенью под навесом отменной