— Наливай себе суп и садись обедать, — необычайно ласково пригласил он пионерку.

Наташа взяла чистую тарелку и подошла к плите с кастрюлей: «Это в кои времена отец суп сварил? Странно…» Девочка открыла крышку и увидала в бульоне плавающую кверху лапками несоразмерно маленькую для курицы тушку. Неприятное предчувствие вмиг нахлынуло и овладело всем существом. Девочка шевельнула в кастрюле половником, и тут из мутной жижи всплыла лысая головка без гребешка с гулькиным клювом.

— Папа, что это?!

— Это голубь, дочка. Наливай пока горячее, садись и ешь!

— Это что… — тот самый?! — Наташа, в ужасе всхлипывая и трясясь, бросила половник, попятились и выбежала из кухни, прокричав: «Сам жри!!!» Отец встал из-за стола, прошёл за дочерью в комнату и принялся назидательно учительствовать: «А знаешь ли ты, что в вой-ну не только всех голубей, но и собак, и кошек в Москве съели?! Думаешь, было не жалко? Жалко! Плакали, но ели! А если опять вой-на?! Ты понимаешь, что надо быть сильной и готовой ко всему? И надо себя тренировать…! Вот сегодня, выпить купил, а закусить нечем, денег‑то нет! И что делать? Так и сидеть неевши?! Да ладно — я, но у меня же дочь! Её ведь кормить надо! Какой я отец, если тебя оставлю голодной?! Наташа, ты должна взять себя в руки, утереть сопли и пойти поесть!»

Наташа есть суп не стала, но запомнила сцену на всю жизнь. А папа допил бутылку и сам доел суп. Жене и старшей дочери предложить бульон из любимого голубя не решился.

Да и вообще, у Бориса Николаевича отношение к животным было каким‑то странным… Приблизительно в тоже время, когда так поучительно был сожран голубь, в семье появился жизнерадостный небольшой рыжий щенок. Много и с увлечением читающий отечественную литературу отец семейства, предложил назвать его по-чеховски Каштанка. Маруся сразу согласилась. Но это был кобель, и дети настояли на имени Антошка, в честь героя популярного в те годы мультика. Внешне забавный Антошка был очень похож на лису, а характером — понятлив, доброжелателен и доверчив. Все его, конечно, сразу полюбили и почитали за члена семьи. Особенно благоволили друг к другу Борис и Антон. У них даже, когда хозяин бывал выпивши, происходил диалог по мотивам поэзии Сергея Есенина:

— Ну что, друг Антошка, — заводил тему человек, и пёсик подходил к размягченному водкой Боре, — как поживаешь? Ты ведь всё понимаешь — да…? Ведь он всё понимает, Маша, — обращался хозяин за сочувствием к жене, и затем снова к Антошке, — Ведь ты же всё понимаешь, правда?!

Собачка крутила изумлённо головой, преданно смот-рела в глаза, и робко вполголоса отвечала:

— Рррр-гав!

Борис чуть не плакал от умиления… Он даже с ним иногда выходил гулять, редко, но выходил.

На третьем году жизни Антон повзрослел, окреп и стал часто лаять на звонок в дверь или на какой‑-нибудь посторонний шум, шорох или звук. Особенно он делался заливист при выходе из подъезда. Каждый раз, выбегая из дверей на улицу, он оглашал лаем просторы двора, пугая сидевших на скамейке бабок. Те сначала веселились на столь бурное проявление молодости и задора, но потом стали постоянно делать хозяевам собаки замечания. Лай был внезапным и пугал мирных старушек. Пару раз Борис Николаевич злобно возражал соседям, мол, что ему голову, что ли открутить?! Но они, так же как и Антошка, не унимались: он лаял, они ворчали. И вот раз, начальная часть сцены повторилась, а финал оказался, так сказать, из другой оперы… Борис Николаевич подозвал к себе только что радостно лаявшего на соседей своего четвероногого друга, приподнял его на руки и одним ловким движением свернул пёсику шею. «Вы этого хотели?!» — рявкнул Боря на онемевших бабулек и бросил к их ногам тело. Антошка немного подергался и умер. Папа вернулся с прогулки один и на вопрос дочерей объяснил, что Антошка остался гулять на улице.

Конечно, они пошли за ним… Потом все плакали и хоронили собачку в рощице возле дома. Ничего не поделаешь, отцов не выбирают.

Но не только с другими был суров и даже жесток Борис Николаевич. Когда у него болели зубы, то к доктору он никогда не ходил. Брал обычные стальные клещи для гвоздей, запирался в комнате, орал, стонал и, завывая, выдирал‑таки зуб со всеми его корнями. Семья тихо сидела за дверью и тряслась от страха. Выходил из комнаты с горящими глазами и гордо поднятой головой: «Вы что думаете, в тюрьме врача кому‑то выписывали?!» — рычал герой, показывая окровавленный выдранный зуб.

Или вот ещё…

Стиральные машины тогда только появились и в быту были крайне редки, оттого Маруся бельё стирала руками. Муж в это время обычно сидел перед телевизором на диване и просвещался. Когда его вдруг на экране что‑то заинтересовывало, то он орал что есть мочи:

— Маша! Маша!! Ма-аа-ша-аа!!! — Маша вбегала, вытирая мыльную пену с рук и задыхаясь, услужливо спрашивала:

— Что, Борь?

— Кто это?! — тыча пальцем в экран, нетерпеливо вопрошал супруг.

Маруся подходила к телевизору ближе, вытягивала шею, прищуривалась и робко произносила:

— Ой, Боря, что‑то я и не припомню, кто?

Боря раздражённо махал на жену рукой и злобно шипел:

— Эх ты! Иди отсюда! Иди!!

И Маруся послушно шла стирать дальше. Иногда она могла угадать… Но это бывало редко.

Пил Борис не запойно и не так много, но зато почти каждый день. Иногда перепивал и при этом очень страдал. В подобных случаях он спал отдельно от Маши. Она уходила к дочерям в другую комнату. Отравленный алкоголем мужчина сильно храпел, всхрюкивал, задерживал дыхание, задыхался и наконец, просыпаясь среди ночи, испытывал во рту страшный сушняк. И тогда он начинал с нарастанием ахать и охать, исторгая на выдохе из груди протяжный стон, будто после полостной операции, умоляя санитаров: «Водыы! Водыыы!! Водыыыы!!!»

Маруся мигом вскакивала с постели и бежала на кухню за водой. Покалеченный водкой, выпивал стакан живительной влаги и все наконец‑то засыпали. Прошло немало времени и однажды, уже взрослая старшая дочь остановила маму с её порывом отпоить пьяного мужа. Когда тот застонал, потом захрипел, а уж потом и заревел, повторяя только одно заветное слово: «Воды!», — к нему никто не пришёл. Маруся каждую минуту порывалась встать с кровати, но дочь была неумолима: «Не смей!» И через час заклинаний, пьяная скотина проорала сакраментальную фразу: «Ну и х…@ с вами! Сам доползу!» И ведь дополз… Сам! И даже не дополз, а дошел. Всего‑то три метра до кухни и кувшина с водой. Чего уж ползти‑то: чай, не через линию фронта.

Была у Дяди Бори и хорошая, даже чуткая черта характера. Слышал он фальшь. Но не музыкально — интонационную,