– А-аргх! – Оскаленная морда, которую трудно было назвать человеческим лицом, появилась у самого колена Никиты. Скрюченные пальцы потянулись, чтобы схватить парня за полу. Он отмахнулся кулаком, не выпуская повода. И тут старания мышастого увенчались успехом. От сильного толчка ездок нелепо взмахнул руками и полетел в снег.

Небо приблизилось и вновь стремительно отдалилось. Заснеженные ели смазались, будто сорвались в стремительный бег.

Еще не долетев до земли, Никита понял, что правая нога так и не высвободилась из стремени, и испугался по-настоящему. В считаные мгновения он представил себе, как волочится за конем, как крепкие, гладкие копыта на каждом прыжке бьют ему в грудь, живот, голову, как ломаются кости, лопается череп, как кровь его горячими каплями падает на снег…

Спасла подпруга. Старая была, должно быть.

Она порвалась с громким щелчком, а следом за ней – вторая, не выдержав рывка.

Никита покатился кувырком, отбрыкиваясь от прицепившегося, как репей к коровьему хвосту, седла.

Снег набился в рот, глаза, уши, за шиворот.

Едва разлепив глаза, парень увидел над собой огромного, лохматого, словно медведь, мужика, который двумя руками занес над головой дубину. Он возвышался против сапфирно-синего неба высоченной, бесформенной башней, увенчанной корявым шпилем.

– Га-ах!

Если мужик надеялся на легкую победу, он просчитался. Никита откатился в сторону. Сделанная, похоже, из цельного ствола молодого дерева дубина взрыла снег. Клубы пара от резкого выдоха почти заволокли лицо с нечесаной бородой и торчащие в разные стороны засаленные волосы.

Никита рванул одной рукой клинок из-за пояса, а другой попытался скинуть намертво застрявшее на ноге стремя.

Лохмач вновь замахнулся дубиной, которая в его ладонях, казалось, ничего не весила. Иной и веником так резво не помашет.

– Га…

Сероперая стрела воткнулась великану в шею.

Он как будто не заметил ее.

Еще одна в плечо.

Третья высунула клинышек наконечника около ключицы.

Мужик пошатнулся, но устоял.

Ухнул, посылая дубину вниз…

Чубарый конь врезался ему в бок. Жалобно заржал. Никита был готов поклясться, что это конь отскочил от человека, а не наоборот.

– Держись, друг!

Палица Вилкаса ударила дважды.

Здоровяк медленно разжал пальцы – дубина ухнула в снег не более чем в вершке от плеча Никиты – и упал на колени. Потом на бок. Дрыгнул ногой и затих.

– Дерись, не зевай! – Вилкас мелькнул над головой и исчез.

Проклятое стремя! Ведь захочешь нарочно так прицепить, ничего не получится.

Никите наконец-то удалось избавиться от обузы. Он вскочил, выхватывая второй клинок.

На дороге творилось нечто невообразимое.

Дикого вида оборванцы бросались на купцов и охранников, падали под ударами, но то один, то другой успевал захватить с собой кого-то из смолян.

Прямо на глазах у парня рухнул купец с редкой бородкой – самый старший из обозников. Дубина разлохмаченного мужика, одетого в шубу с оторванными рукавами, размозжила ему висок.

Улан-мэрген, стоя на санях, посылал в толпу стрелу за стрелой. Не целясь.

Ордынец стрелял – любо-дорого поглядеть.

Раз! Пальцы почти нежно выуживают стрелу из колчана.

Два! Древко ложится на кибить, а большой палец захватывает тетиву.

Три! Оперение уже возле уха.

Четыре! Неумолимая, как сама смерть, стрела срывается в полет, а пальцы уже ищут следующую.

Его заметили. Полдюжины лохмачей рванулись к саням, люто выкрикивая что-то и размахивая дубинами. Но дорогу к саням перекрыли Добрян и Гладила. Старший охранник успел потерять коня и вовсю рубился топором, сжимая его в обеих руках. А купец дрался мечом, да так умело, что если у Никиты и были какие-либо сомнения о прежней жизни Гладилы, то они развеялись окончательно.

Возвышаясь над толпой, сражался брат Жоффрей. Крыжак на каждый удар выкрикивал свое: «Босеан!» – а его конь рвал врагов зубами не хуже ученого пса.

Бился, не покидая седла, Вилкас.

Остальные обозники дрались пешими, прижимаясь спинами к саням. Но их оставалось слишком мало – сказались внезапность нападения и звериная ярость атакующих.

Никита пошел по кругу – что толку стоять и глазеть?

Течи с едва слышным шелестом кружились в его пальцах.

Парень без труда увернулся от седого кряжистого мужика с лицом, обезображенным грубым шрамом, – похоже, следом от давнишнего ожога. Нырнул под широкий, но не слишком быстрый взмах дубины, полоснул одним клинком по предплечью, вторым уколол в ногу, чуть повыше колена. Бедняга взвыл и выронил дубину. Никита пинком сбил его с ног и устремился дальше.

Несмотря на горячую, клокочущую ненависть, которая исходила от нападавших, он не хотел пока убивать. Отпугнуть, обратить в бегство, но не убивать. Уж чересчур несчастными и оборванными выглядели обсевшие санный обоз разбойники. Будто с голодухи за ослопы взялись. Кто знает, что за нужда их в лес выгнала?

Следующий мужик оказался более шустрым. Он вертел даже не ослопом, а цельным бревном, стараясь достать парня.

В голову!

По ногам!

В голову!

Когда дубина в очередной раз пошла низом, стремясь подсечь ему ноги, Никита подпрыгнул и, оттолкнувшись от бревна, взлетел высоко вверх, в полете «приласкав» мужика пяткой в лоб.

А вот и новый враг. Скалится, таращит безумные глаза и тянется грязными пальцами к горлу. Несколько мгновений потребовалось Никите, чтобы сообразить – перед ним женщина. Растрепанная, простоволосая, во рту чернеют провалы на месте выпавших зубов. Так должна выглядеть Баба-яга из детских сказок.

Парень отмахнулся клинком. Нападавшая даже не попыталась увернуться. Лезвие прочертило кровавую полосу поперек чумазой щеки. А баба уже вцепилась в одежду Никиты. Толкнула. Клацнула по-волчьи зубами возле самого носа.

Ударить снизу, под ребра?

Нет… Как можно? Женщина как-никак…

Никита попытался сбить захват, но она держалась мертвой хваткой.

В ноздри ворвалась жуткая вонь: смесь прогорклого жира, пота, прелых шкур…

– Дерись, дурень! – орал Добрян, отбиваясь сразу от двух мужиков.

Парень вырывался, как попавший в силки заяц.

– Дерись! – Вилкас развернул чубарого, пытаясь пробиться на подмогу.