Если хоть на семь минут отключить питание, то вся информация гикнется, и уже без возврата.

В затылке стоит монитор, на который подается сигнал со зрительных рецепторов — это факт. Но и обратный процесс тоже факт. Множество «машина» в голове состоит из папки легковые автомобили (сначала красная гоночная «Формула», потом все остальное), папки швейные машины, автобусы, компьютеры, и совсем абстрактные производственные машины, которые сращиваются от недостатка знаний в причудливые конструкции типа мобилей из фонтана у Помпиду.

Множество «движется» гораздо обширнее — оно включает в себя часть множеств от «геометрическая фигура», до «машина» и кучу других множеств, например «звери».

То есть, грубо говоря, необязательно искать решение какой-либо задачи при помощи выстраивания логических цепей (что суть очень долгий процесс, потому что помимо собственно обдумывания включает в себя еще и вербализацию образов), который замедляет собственно процесс мышления.

И грубо говоря, если в зрительном поле возбуждается определенная конфигурация, которая связана с рядом записанных уже данных… То есть! Совсем не интересно знать подробно, что там записано. Просто нужная информация оказывается пересечением нескольких множеств, которые, как «курочки» в игре связывают всю подобную информацию.

Иначе говоря, если сложить несколько конфигураций, назовем их «зигзулинами», то полученная конфигурация является ни чем иным, как решением! Веревочками, которые дернут одновременно несколько курочек, как в той детской игре. Иногда этой конфигурации сразу сообветствует слово или понятие, а иногда — нет. И тогда мозг использует метафору…

Перед глазами завибрировала непостижимой формы «зигзулина», и вдруг Марго споткнулась и упала, больно треснувшись коленкой об асфальт. Она задержала дыхание, чтобы переждать боль, скрючившись, покаталась по тротуару и, наконец, покрылась испариной.

Боль почти прошла.

— Ну когда же меня перестанут избивать? — простонала она с досадою и огляделась. — Ну и с чего бы мне было упасть?

Никакой оптически различимой причины для падения не было. Тротуар был чист. Словно черт поставил подножку!

О чем же она? О чем же она думала?

Марго разозлилась до того, что выругалась вслух крепким русским артиклем.

Внезапный порыв ветра прокатился шорохом в голых зимних деревьях, хлопнул полой плаща, подгоняя прохожего на другой стороне улицы, и тот схватился за берет, чтоб не унесло. Прокатилась пустая банка из-под пепси. Пробежали вприпрыжку девушки с коробкой для пожертвований…

Улица опустела, и, тихонько скрипнув, приоткрылись резные воротца, за которыми был тихий карликовый город.

Марго шагнула туда.

Кроны огромных каштанов медленно покачивались в небе. Несколько больших птиц кружились над ними. «Тюилери!» — кричали они. Ветер стал сильнее и надавил свечу кипариса. Дерево терпеливо склонилось, ожидая конца экзекуции, и Марго подумала, что деревья очень мудры — ведь, если бы деревья не склонялись, ветер сломал бы их.

За бетонной оградой по склону холма взбирались серые дома с полукруглыми арками на верхних балконах. Такие были в Питере. На брандмауэрах колыхались огромные зеленые лохмотья плюща. Медленно, останавливаясь у каждого надгробия, Марго брела по узенькой плиточной дорожке. Могилки были точно такие же, как и все остальное в Париже, аккуратненькие и вежливые. Тоже, наверное, выдавались в вакуумной упаковке. Среди огромных букетов, окружающих одно из свежих надгробий, Марго увидела рыжую кошку. Животное остановилось с поднятой лапой, не решаясь сделать шаг. Ветерок вздыбил шерсть на загривке.

— Кис-кис-кис… — обрадовалась Марго. — Постой, не уходи!

Она медленно сунула руку в карман и, стараясь не спугнуть кошку, развернула целофан.

Зеленые глаза спокойно следили за человеческими руками. Когда кусок ветчины окачался на плитке бордюра, кошка опустила лапу и облизнулась.

— Кис-кис-кис… — опять позвала Марго и вздохнула. — Ну вот! Ты меня боишься! Ладно. Я ухожу!

Остаток ветчины она съела сама, следуя дальше изгибам дорожки.

Вскоре рыжая кошка обогнала Марго. Она перепрыгивала с надгробия на надгробие и, достигнув старого каменного склепа, юркнула внутрь и исчезла.

Марго остановилась.

В тишине был слышен только шелест ветра и тонкое поскрипывание резной дверцы. Порыв ветра загудел в ветвях огромного каштана и, качнув створку, открыл ее настежь. В сумраке склепа празднично светился витраж — разноцветная стеклянная мадонна смотрела на мир из полукруглой рамки с бесполезным сочувствием.

Марго вошла внутрь склепа.

Это была маленькая комнатка с двумя скамеечками по бокам. Пахло грибами и мхом. Склеп напоминал небольшой дачный домик или домик с детской площадки. Не было в нем никакой потусторонней страшной мистики. Дух покойника усоп тихо и безмятежно. В бозе. Пожалуй, было бы возможно зайти сюда и ночью. Без страха. Без анестезии.

Откуда-то снизу, из-под плиты, донеслось мяуканье. Марго опустилась на корточки и увидела под одной из скамеек огромный пролом, куда можно было бы при желании влезть. Впрочем, какой-то клошар, вероятно, жил там когда-то — стенки пролома были выглажены чьим-то телом до блеска. Жил когда-то, не теперь, потому что не было ни запаха, ни обязательных следов присутствия — свежих окурков, следов ног.

Марго села на лавочку и задумалась. Отходняк после ночного дурения превратился в дурноватую слабость и жесткость мышц. Думать ни о чем не хотелось. Ни о роботах, ни о запутанных причинах событий, ни о Поле, ни об Андрэ.

Когда-то в детстве они ходили с бабушкой на могилку к кому-то из предков. Марго не помнила к кому. Наверное, бабушка говорила, но тогда Лизонька Кошкина была мала, а потом родители уехали и Лиза больше не видела бабушку. Семья Кошкиных получала от нее письма с жалобами на Верку и редкие бедные посылки. Сначала Лиза скучала, а потом стало не до того — надо было уже разбираться со своей судьбой.

Тогда она больше всего хотела не повторить жизнь своих родителей. Этот вариант казался ей самым ужасным, какой только можно представить. Потом, когда жизнь Кошкиной Лизы уже закрутилась так, что даже намека на сходство с жизнью матери в ней не осталось — главным было не выйти замуж в восемнадцать лет, как это сделала старшая Кошкина (то есть она тогда была совсем не Кошкина, а… а-а-а… нет. Марго не могла вспомнить) — Лиза на этот счет успокоилась и вместо отталкивающей неприязни начала испытывать к родителям любопытство.

Потом сочувствие.

Было жаль их. …на что потратили они свою жизнь? Они никогда не выглядели счастливыми, и никогда не верили в возможность счастья. Но, если они отказались от того, чтобы быть счастливыми, значит была на то веская причина? Ведь не могли же они потратить жизнь впустую просто так, по неосторожности или легкомыслию. Значит, они надеялись на нее, на свою дочь. Наверняка, они рассчитывали, что она-то уж точно узнает, ради чего все это, и наконец-то добудет кусок счастья, от которого достанется доля и родителям, и бабушке с дедушкой, и старшей Верке, что осталась жить с бабушкой, и близнецам, что вели с Кошкиной постоянную войну.