* * *

Митридат спокойно встал с пола, как только Лаодика скрылась за дверью, и принялся жадно есть куропатку. Как хорошо, что он скрыл от всех свою неуязвимость ко всем ядам! Как хорошо, что, отправляясь в плавание, он принес обильные жертвы Дионису! В его голове закружились картины, на одной из которых Лаодика возлежала на супружеском ложе с его другом Пантелеймоном. Изменника тоже ждала кара. Вскоре он отправится вслед за своей любовницей. Обсасывая крылышко куропатки, Митридат подумал, что вовсе не рад тому, что произошло. Он всегда хотел крепкую семью, не такую, какая была у отца, но пока ничего не получалось. Евпатор разочаровался и во второй жене: она купалась в его деньгах и в его славе, а он чувствовал, что любви к нему нет и никогда не будет.

«Правильно, что я поклоняюсь Дионису, а не Гере, хранительнице домашнего очага, — мысленно произнес он. — Эта богиня для меня ничего не сделала. Впрочем, может быть, боги, одарив меня талантами, лишили женской любви?» Придвинув блюдо с фруктами и надкусив винную ягоду, он подумал, что дворец стал для него совсем чужим, что завтра он отправится в Пантикапею, где его ждет жена. Он щелкнул пальцами, подзывая слугу Флемона, пожилого преданного мужчину с лысым черепом и выцветшими умными глазами.

— Где Пантелеймон? — спросил он, вытирая виноградный сок, текший по подбородку. — Немедленно позови его сюда.

Флемон поклонился:

— Он предстанет перед вашими очами очень скоро, господин.

Митридат прислонился к мраморной стене с грифонами и закрыл глаза, призывая дар ясновидения. Снова замелькали картинки, и царь понял, что Флемон не отыщет его бывшего друга. Узнав о смерти Лаодики, Пантелеймон бежал, успев задушить девочку с огромными черными глазами и густыми черными волосами, которую Митридат где-то уже видел. Он потер пылавший лоб и застонал: «О боги! Это же дочь скульптора! Так вот откуда Лаодика узнала о золотом коне! И Пантелеймон, ее любовник, рассказал об этом моей жене. А теперь он убил девочку, чтобы она не поведала тайну кому-нибудь другому! Мой бывший друг сам попытается отыскать коня. Что ж, пусть попробует, даже интересно посмотреть, как он станет это делать».

А Пантелеймон в это время уже садился на корабль, отправлявшийся в Пантикапею, заплатив знакомому корабельщику, чтобы тот спрятал его в трюме. Хитрый грек рассчитывал найти жену Митридата Мониму и, заслужив ее доверие, узнать, где находится конь.

* * *

Монима сидела в спальне роскошного дворца Пантикапеи и думала о том, что ее брак, вопреки всем надеждам, оказался несчастливым. Если бы она застала мать своего супруга и узнала бы ее мысли в замужестве, то удивилась бы, как они схожи. Красавица Монима, македонка, с огромными голубыми глазами и волосами цвета пшеницы, забранными в прическу, украшенную диадемой, тоже скучала по родине. Она родилась в Милете, в семье знатного гражданина Филопоемена. В отличие от Лаодики ее родители и не предполагали, что девушка станет женой понтийского царя. Правда, иногда ее покойная мама рассказывала ей сказку, что однажды ее красота поразит богатого аристократа. Но время шло, Мониме исполнилось уже двадцать девять, а достойного жениха все не было. Когда армия Митридата захватила ее родной город и царь повелел созвать к нему самых красивых женщин, она оказалась в их числе, потому что по праву считалась самой красивой девушкой Милета. Это отметил и Митридат, небрежным знаком руки приказав отправить назад всех, кроме нее.

— Как тебя зовут? — спросил он, подходя к ней и дотрагиваясь до ее лица. Монима отпрянула, будто от укуса змеи. Царь улыбнулся. Ему понравилось ее смущение, ему вообще нравились девственницы, он не любил проводить время с распущенными гетерами.

— Тебе нечего меня бояться, — ласково сказал Митридат. — Я хочу узнать, как сладостна твоя любовь. — Его грубая сильная рука потянулась к пряжке хитона, но девушка забилась в угол и, вытянув ладони, закричала:

— Не подходите ко мне!

Она ожидала, что царь сорвет с нее одежды, возьмет силой, но, на удивление, этого не произошло. Митридат пожал широкими геракловыми плечами:

— Как хочешь, красавица. Я все равно возьму тебя к себе в гарем. Рано или поздно ты станешь моей. А пока ступай домой. Я знаю, где ты живешь, и тебе от меня не сбежать.

Монима гордо прошла мимо него, подняв красивую голову. Отец ждал ее у дома градоначальника Милета, где расположился Митридат. Увидев бледную дочь, он подбежал к ней:

— Ты отдалась ему? Стала его наложницей?

Ее глаза вспыхнули ярким светом гнева.

— Отец, как ты можешь такое говорить? Я никогда не стану его наложницей. Не ты ли меня учил, что девушка должна дарить девственность только мужу?

Филопоемен, высокий старик с седой гривой и густой бородой, скрывавшей шрам на подбородке, схватился за серебряную голову:

— Ты отказала ему? Великому царю?

— Он меня не добьется, — заявила Монима и прошествовала дальше.

Изумленный мужчина побежал к дому, уговаривая стражу пропустить его к царю. Позже его дочь с ужасом узнала, что произошло. Филопоемен, казалось, любивший дочь больше жизни, продал ее Митридату за полторы тысячи золотых монет.

«Все равно он не получит меня, не женившись», — поклялась девушка Гере, призвав богиню в свои покровительницы. И случилось чудо. Митридат прислал ей диадему, заключил брачный контракт и сделал ее отца наместником в Эфесе. Свадьба состоялась в Синопе, но потом Митридат привез молодую жену в Пантикапею и обрек на одиночество. Он много времени пропадал в походах, возвращаясь с новыми наложницами, почти не заходил на ее половину, не интересовался их дочкой Афинаидой. Если бы его старшая жена Лаодика знала, что и Мониме приходится несладко, может быть, даже хуже, чем ей, она бы не ревновала мужа.

Окруженный красивейшими женщинами, Митридат быстро терял к ним интерес, и они становились для него обычными безделушками, на которые можно не обращать внимания, не считаться с их чувствами. Вот и сейчас Монима, сидя на белоснежной постели среди привычной роскоши, слышала крики в дальнем коридоре женской половины. Это рожала наложница Митридата, армянка Сера, и ее крики разносились по дворцу. Царица знала, что ее муж присутствует при родах и очень переживает. Переживает за незаконнорожденного, забыв о родных детях.

«О боги, верните меня в Грецию! — прошептала она, дотрагиваясь до хрупкой мраморной статуэтки Афины. — Я хочу домой! Но он никогда не отпустит меня!» Холодная мраморная Афина смотрела на нее бесстрастными глазами, держа в руках копье, и Монима понимала, что ей никто не поможет. Боги отвернулись от нее.

Она накинула хитон с золотой пряжкой и вышла в коридор, столкнувшись с супругом, потным, но счастливым, с широкой улыбкой на молодом лице, не подвластном времени.

— У меня сын! — воскликнул он, воздев руки к небу. — Клянусь богами, этот ребенок самый красивый на свете! Ему ни в чем не будет отказа.