Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Доктор Старбенч был в тюряге на хорошем счету — не у охранников, а у заключенных, она сразу это поняла. Ей в свое время пришлось навещать в Анголе своего бывшего, и она научилась разбираться в тюремной иерархии. В обычной американской тюрьме нет рабочей зоны, если кто и работает, то — кто хочет и на небольших сроках. Утром все камеры открываются, а охрана всего лишь следит, чтобы никто не убежал. Народ в тюрьме делится по группировкам. Самые крупные — это Bloods и Creeps — общенациональные банды, в каждой из таких состоит более ста тысяч человек и отделения имеются в каждом штате. Даже в полицейской анкете, которую заполняют при задержании — помечаются эти две банды, а все остальные идут как others. Их помещают в разные блоки, потому что иначе начнется резня. Потом есть арийцы — то есть неонацисты, есть байкеры — часто это одно и тоже, на воле байкеры из разных банд враждуют, но в тюрьме стараются держаться вместе.
Потом негры — черные братья — они обожают опускать. Многие негры в тюрьмах принимают радикальный ислам и становятся еще более опасными. Мексиканцы — они, а так же другие латиноамериканцы, делятся на те же группировки что и на воле. MC13 — это те, кто людей на куски рубят, Зетас — те кто заживо сжигает, и все прочие. Американская тюрьма — настолько опасное и жестокое место, что, например, члены итальянской мафии заключили договор и платят латиноамериканцам за покровительство — иначе их в первый же день загонят под шконку.
В этом аду простому человеку выжить невозможно — он в самом низу пищевой цепочки. Вопрос в том, что у него есть. Если деньги есть — будут доить. Если нет — будет бегать шестеркой на побегушках или опустят.
Так вот, она повидала всяких на тех свиданиях и научилась выделять сломанных и опущенных. Доктор не был ни одним из таких — чисто выглаженная роба, лицо без синяков. Дымчатые очки, вообще то запрещенные.
Удивления визитом он не высказал.
— Кто вы? — доктор смотрел подслеповато, но остро. — Я вас знаю?
— Вряд ли, мистер Старбенч. Я — журналист.
— Журналист? Вам еще не надоело?
— А вам?
Дайна не первый раз имела дело с заключенными и выработала свою манеру разговора с ними. Они чувствуют слабость — в тюрьме нельзя быть слабым. И набрасываются на вас, как пёс, сорвавшийся с цепи.
— Скажите, вы сидите здесь за дело?
Доктор скривился.
— Кого здесь не спроси, здесь все невиновны. Вам-то что за дело?
— Ваш сын. — Она внимательно смотрела за ним, смотрела прямо в глаза. — Он сидит в камере смертников, знаете?
— Зачем…
— Вы это знаете? Ваш сын пошел по вашим стопам, доктор.
— Ложь!
— Он убил человека.
Приблизился охранник.
— Не надо, — сказала Дайна, — у нас все нормально.
— Мэм прошу потише.
Она снова уставилась на доктора:
— У вас есть своя история, так, Док? Почему ваш сын убил человека?
Интересно, на чем он тут зарабатывает? Он — доктор, в любом случае полезный член сообщества. Может, как медбрат работает, а это значит, может достать и лекарства и спирт.
Ё-моё… Он психиатр! Ценнейший человек в тюрьме, потому что он профессионально знает как имитировать невменяемость. Скорее всего, у него тут пациентов — вагон и маленькая тележка, а за возможность «закосить под психа» последнее отдают.
— Док?
— Идите к черту.
Он откинулся на стуле, но свидание не прерывал. В тюряге заключенные никогда не уйдут со свидания первыми — хоть какая-то развлекуха.
— Работаете здесь, док?
— Вам-то что за дело?
— Никакого. Сколько платят за консультации? Невменяемость, док.
Вот тут он заинтересовался. Снова принял собранную позу:
— Я уже сказал — идите к черту. Вы понятия не имеете, во что ввязались, и о чем вообще говорите. Думаете, всё, что здесь сказано — этой стеной и ограничивается?
— Я так не думаю, Док. Но вашего сына приговорили к смерти. А я могу помочь. По крайней мере, могу попытаться.
Доктор размышлял какое-то время. Потом наклонился вперед.
— Начнем с начала. Кто вы?
— Журналист.
— Точно?
Дайна понизила голос.
— Я работаю по временному контракту. На людей в Вашингтоне. ФБР.
— Ты?
— Слушай сюда, урод старый, — сказала Дайна, — мне плевать на тебя и то, что ты обо мне думаешь. Твои сексистские штучки не катят. Просто имей в виду: я — твой шанс, что историю твою услышат в Вашингтоне и что-то сделают. Если тебя это устраивает — говори. Если нет — можешь дальше консультировать уродов, как им избежать срока. Понял?
Док улыбнулся.
— Круто.
— Как есть. Итак…
— А ты понимаешь…
— Давай без вступлений, Док. Я все понимаю. Та статья, которую тебе пришили, — что, всё липа?
— А как сама думаешь?
— Я не думаю. Я слушаю.
Доктор достал сигареты и прикурил.
— Знаешь, сколько военных в наше время кончают с собой?
— Нет. Но представляю.
— Много. Мы ведем войну, которой нет грёбаного конца. Это плохо. Люди возвращаются, не находят себе места и — бах!
— Не надо пугать меня док. Не надо кричать.
— Так вот, есть армейский проект. Оценки состояния. Армейских психиатров давно не хватает, потому берутся гражданские. На контракте.
— И?
— Не торопи меня. Я оценивал парней с базы спецназа ВВС. База Херлберт-Филд. Тут недалеко. У них там целый штаб — школа спецназа ВВС, школа, где готовят снайперов для охраны аэродромов, Южный центр специального назначения армии, работающий на всю Латинскую Америку. Там же — разведывательный центр, довольно большой.
…
— Я оценивал состояние их всех, работы хватало. Немало людей было в плохом состоянии, меня попросили что-то сделать. Мы начали вести исследования в области медикаментозной стабилизации состояния людей, находящихся в посттравматическом стрессе. В Вашингтоне искали таблетку забвения.
— Таблетку забвения?
— Дал таблетку — и человек ничего не помнит из плохого. Погибших друзей. Жертв бомбежек. Детей, попавших под случайный огонь.
Док глубоко затянулся.
— У меня был снайпер, он застрелил семилетнего ребенка. Жутко переживал… у него самого сын такого же возраста. Всё просто. Одни ублюдки дали семилетнему ребенку самодельное взрывное устройство и сказали установить его на дороге… за шоколадку или просто пару поощрительных слов от мужчин. Другой его застрелил, чтобы обезопасить
