От этих мыслей его пробуждает какой-то шум у основных дверей. Он стихает, как раз когда Говард проходит мимо, этот гул от отдельных ударов, слишком яростных и беспорядочных, чтобы их можно было назвать стуком: скорее это кто-то колотит, колошматит в дверь. Говард осматривается по сторонам. Похоже, кроме него, никто ничего не слышал: двери находятся по другую сторону от гардероба, а музыка внутри заглушает все, кроме самых громких, шумы снаружи. Но Говард его слышит, когда этот шум повторяется: это усиливающийся шквал колотящих и молотящих звуков, словно некая буйная, нечеловеческая сила отчаянно пытается вломиться в помещение.

Говард запер эти двери, согласно инструкции Автоматора, ровно в половине девятого. Другая дверь — в дальнем конце зала — ведет к уборным, к раздевалкам в цокольном этаже и к Пристройке; но все основные двери заперты, и сейчас войти в школу или выйти из нее можно только через эти двери, которые невозможно открыть снаружи — если, конечно, не взломать их.

Пока он стоит там, стук прекращается, но, после нескольких секунд колючей тишины, раздается один тяжелый удар. Небольшая пауза — и снова удар. На сей раз шум слышат и мальчишки с девчонками, стоящие поблизости; они тревожно смотрят на Говарда. У него голова идет кругом. Да кто же там? В его уме мгновенно проносятся самые разные мрачные мысли: банды грабителей, ненавидящих школу, явились терроризировать их под острием ножа, под дулом пистолета, решили устроить резню на Хэллоуин… Колотят все громче: двери трясутся, засов гремит. Хотя большинство все еще не понимают, откуда доносится этот шум, волнение уже просочилось на танцплощадку: все замирают, разговоры затихают. Что делать? Звонить Автоматору? Или в полицию? Нет времени. Сглотнув, Говард входит в темный гардероб и приближается к двери.

— Кто там? — выкрикивает он.

Он уже ожидает, что сейчас сквозь дерево с треском проломится топор, просунется щупальце или металлический коготь. Но ничего не происходит. А потом, когда Говард уже было успокоился, дерево вновь прогибается под очередным ударом. Говард, выругавшись, отскакивает назад, а потом открывает предохранительный замок и распахивает дверь.

Снаружи его ждет неистовая плотная тьма, как будто все пространство над землей оказалось захвачено зловещими грозовыми тучами. Закутавшись в эту темноту, изготовившись для нового удара, стоит одинокая фигура. Говард не может разглядеть, кто это; пошарив у себя за спиной, он находит выключатель и включает свет.

— Карл?

Он вглядывается в вычерненное лицо. Мальчишка одет в повседневную одежду — джинсы, рубашка, ботинки, — он лишь вымазал лицо сажей. Какой убогий костюм — и от этого еще более пугающий.

— Можно я войду? — спрашивает мальчишка.

У него мокрая одежда — наверное, шел сильный дождь. Он всматривается куда-то выше и ниже руки Говарда, которой тот, как бы обороняя свои позиции, перекрыл дверной проем.

— Карл, двери заперли полчаса назад. Сейчас я не могу никого больше впускать.

Карл, похоже, не слышит его — он то тянет шею вверх, то нагибает голову, извивается и съеживается, пытаясь украдкой увидеть танцплощадку. Потом он вдруг снова переключает внимание на Говарда и говорит:

— Пожалуйста!

Очень странно слышать от него такое слово. Мгновение Говард колеблется. Как-никак, это же начало каникул, да и Автоматора здесь нет — кто увидит? Но с мальчишкой что-то явно не так, и Говарда это настораживает.

— Извини, — говорит он.

— Что? — Карл разжимает обе руки.

Кажется, он становится крупнее с каждой секундой, как будто принял какое-то волшебное питье из “Алисы в Стране чудес”. Говард невольно пятится.

— Ты знаешь правила, — говорит он.

Карл долго нависает над ним, таращась своими белыми глазами из черной маски. Говард без всякого выражения смотрит на него, не дыша в этом колком воздухе, готовясь в любой миг увернуться от кулака, который может метнуться в его сторону. Но этого не происходит; мальчишка наконец разворачивается и медленно спускается по ступенькам.

Тут же решимость Говарда сменяется чувством вины.

— Карл! — окликает он мальчишку. — На, возьми. — Говард протягивает ему зонтик, забытый отцом Грином под столом. — Вдруг опять дождь польет, — говорит он. Карл тупо смотрит на загнутую черную ручку, оказавшуюся у него под носом. — Не беспокойся, — добавляет зачем-то Говард, — вернешь после каникул. Я все объясню.

Мальчишка, не говоря ни слова, берет зонт. Говард провожает его взглядом — Карл шагает по скользкой от дождя улице, через интервалы света, отбрасываемого фонарями: целый ряд белых лун на фоне беззвездного неба. Потом, вздохнув, Говард закрывает дверь и запирает ее на засов.

Вернувшись в зал, он видит, что вечеринка все еще в самом разгаре. Он ловит на себе взгляд мисс Макинтайр — она стоит в углу, скрестив руки; он слабо улыбается в ответ, а потом поспешно удаляется с танцплощадки: диджей Уоллес Уиллис ставит мелодию для медленного танца — и дети, до этого скакавшие слитной дружелюбной массой, в один миг перестроились, разбившись на душевно обнявшиеся парочки, целующиеся на разные лады, в зависимости от опыта и страсти.

Укрывшись за стойкой с пуншем, Говард трет глаза и смотрит на часы. Осталось два часа. Вокруг него все те, кого не пригласили и кто сам не набрался храбрости никого пригласить на танец, заняты энергичной болтовней — лишь бы только не замечать грандиозного замедленного эротического действа, совершающегося на танцплощадке. Звучит композиция “Ю-Ty” “С тобой или без тебя” — и, слушая ее, Говард вдруг осознает, что именно эту самую песню он просидел здесь с точно таким же пуншем четырнадцать лет назад. Господи, ну и работенка! В последнее время и шагу нельзя ступить без того, чтобы не провалиться в люк, ведущий в его собственное прошлое!

Пять месяцев назад Говард побывал на встрече выпускников 93-го года, “10 лет спустя”, в этом же самом зале. Эта встреча, которой он долго боялся, оказалась на удивление приятной. Ужин из трех блюд, полный бар, жены и подруги оставлены дома до следующего дня, на который был намечен “Гольф-пикник для выпускников с супругами”; нелестные клички были преданы забвению, обиды и раздоры прошлых лет никто не ворошил. Всем хотелось предстать в выгодном свете, предъявить свое взрослое “я”, успешно вышедшее из подростковой куколки. Бывшие одноклассники совали Говарду свои визитные карточки, вынимали из бумажников и показывали фотографии детишек, помахивали руками с обручальными кольцами и трагикомически вздыхали. Каждое новое повторное знакомство демонстрировало истину столь же шокирующую, сколь и банальную: люди вырастают и становятся зубными врачами.

И все-таки никто из них не был слишком убедителен. Если тебе довелось видеть, как кто-то стреляет из носа горошинами или целых пятнадцать минут пыхтит и никак не может вспрыгнуть на гимнастического коня, то как-то трудно всерьез воспринимать этого человека как ведущего юриста ООН или управляющего хедж-фондом в частном банке, — не важно, сколько с тех пор утекло лет. Тогда — не меньше, чем сегодня, — Говарду казалось, что этот зал наполнен пародиями и подделками. И сам он тоже был поддельным типичным “мальчиком с плаката”: ведь он просто сменил роль — из одного из учеников превратился в одного из учителей, из ребенка — во взрослого, причем, как говорится, просто так вышло. Это всего лишь стало одним из событий в длинной и запутанной череде других событий, сам он не пережил никакого великого катарсиса или прозрения, никакой внутренней трансформации или эволюции, которая действительно помогла бы ему узнать нечто такое, чему стоит учить других; нет, все было так, будто просто вызвали к доске какого-то ученика из среднего ряда и попросили его заменить учителя, а между делом, заодно, ему нужно выплачивать ссуду за дом и изводить себя вопросом: жениться или не жениться.