– Ваша матушка даже имя его запрещала упоминать в своем присутствии, а я знаю, что он мечтает вернуться в английское высшее общество.

– Мать ему не могла в этом помешать. Он стал изгоем вовсе не из-за нее.

– Ренар утверждает, что леди Стэплфорд когда-то была в него влюблена, – осмелилась я нарушить границы приличий.

К моему изумлению, Бертрам рассмеялся:

– Боже! И как это ее угораздило?

– Ренар сказал, он не был заинтересован в том, что она могла ему предложить, – осторожно продолжила я. – Что он имел в виду?

Бертрам вытер глаза – от смеха на них выступили слезы.

– Ты же слышала о голубцах?

– При чем здесь еда? – удивилась я.

– О боже, – пробормотал он и покраснел. – Эфимия, некоторым мужчинам не нравится женское общество.

– Ну да, – кивнула я. – И что?

Бертрам шумно вздохнул:

– Я хочу сказать… они предпочитают мужское общество женскому в романтическом смысле.

Я надолго задумалась и наконец спросила:

– А как это у них получается?

– Господь милосердный, Эфимия! Как ты можешь задавать мне такие вопросы? Да и вообще никому их задавать не надо! Просто прими как факт: смерть моей матери никоим образом не могла повлиять на судьбу Ренара.

– Тогда у нас остается единственный подозреваемый – Ричард, а вы не желаете это признавать.

– Может, полиция кого-то найдет. Не знаю, как ты, а я половину людей в этом Замке раньше в глаза не видел.

– А если полиция объявит смерть вашей матери несчастным случаем?

– Я вынужден буду согласиться, – сказал Бертрам. – Других вариантов решения этой проблемы я не вижу. Мама действительно могла случайно отравиться. Возможно, ты сочтешь меня бесчувственным, но я хочу жить дальше, двигаться вперед. Она любила меня по-своему, и я думаю, не желала бы, чтобы я все время оглядывался назад.

– А как же справедливость? – воскликнула я.

– Эфимия, ты что же, до сих пор не поняла, что справедливости в мире очень мало?

– Это не повод сдаваться!

Он взял меня за руку и погладил по ладони указательным пальцем.

– Ты цельная натура, и мне нравится твоя прямота, твое стремление к правосудию, однако порой нужно уметь сдаться в одной битве, чтобы выиграть войну.

– Не согласна. Завтра я поговорю со старшим инспектором Браунли и расскажу ему все, что мне известно.

– Это твое право, – кивнул Бертрам. – Но постарайся при этом не попасть в беду, из которой ты сама не сможешь выбраться. А теперь, извини, я устал. Пойду в свою комнату и тебе советую последовать моему примеру. Возможно, завтра утром полиция даст нам полный отчет.

Он и правда выглядел усталым – плечи поникли, под глазами залегли тени. Бертрам определенно еще не вполне оправился от приступа, и я не видела возможности продолжить спор, с которым он хотел поскорее покончить. Я могла бы еще раз воззвать к его чувству справедливости, но мне и самой была знакома горечь утраты, ведь я потеряла отца, а Бертрам – обоих родителей за недолгий промежуток времени. Поэтому его отношение к расследованию я решила расценивать не как проявление бездуховности, а как временную слабость человека, раздавленного несчастьем. Не было сомнений, что знакомый мне энергичный, деятельный человек вернется, как только восстановит силы. Возможно, для этого ему будет достаточно хорошенько выспаться. В итоге я пожелала ему доброй ночи и отправилась к себе.

Перед сном я поведала Мэри то немногое, что мне удалось выяснить. Она предложила завтра же припереть к стенке Сюзетт и побеседовать с ней, но я сказала, в этом нет необходимости, и напомнила, что мы не полицейские и не обязаны никого никуда припирать. Сказала, не вижу, какое отношение Сюзетт может иметь ко всему случившемуся.

И это была одна из самых больших ошибок в моей жизни. Ошибка, о которой я буду жалеть до скончания дней.

Когда я проснулась, солнечный свет с трудом пробивался в щелку между задернутыми шторами. Я села на постели – и тотчас нырнула обратно под перину, поскольку, как оказалось, еще никто не потрудился разжечь камин в моей спальне. И шторы никто не раздернул. Со шторами я, конечно, и сама справлюсь, но разводить огонь при нынешних обстоятельствах – не моя обязанность. Откинув перину, я быстро надела комнатный халат и энергично подергала шнур звонка для прислуги. Затем взяла верхнее одеяло, завернулась в него, раздернула шторы и устроилась ждать в кресле, которое было ближе всего к камину. Никто не явился.

Солнечный свет, хлынувший в окно, немного согрел воздух в комнате – мое дыхание уже не превращалось в пар, – но теперь у меня по спине пробежал холодок совсем иного свойства. Воображение, которое моя матушка всегда находила слишком буйным, взялось рисовать мне всякие ужасы. Я еще раз подергала шнур звонка. И опять ничего не произошло. К этому времени я почти уверилась, что по Замку бегает сумасшедший преступник, убивая людей во сне, и по какой-то необъяснимой причине он проскочил мимо моей спальни. Кажется, Фицрой намекал, что я ему нравлюсь. Наверное, он решил оставить меня в живых…

Я выпросталась из одеяла и встала с кресла, мысленно ответив самой себе: «Сущий вздор!» Возможно, будучи совсем молодой девушкой, я уже повидала слишком много смертей и, возможно, неосмотрительно впуталась в подозрительно большое количество дел об убийствах, однако это не повод думать, что мир окончательно скатился в хаос. «Скорее всего, – сказала я себе, – престарелый Роббинс вчера злоупотребил спиртным, снимая напряжение, и сегодня проспал, а то и вовсе потерял ключ от коридора, отделяющего помещения для слуг от господской части Замка».

«Но даже если так, – парировал мой здравый смысл вопреки своей обязанности, состоящей в том, чтобы всячески меня успокаивать, – дубликат ключа должен быть у кого-нибудь еще – у экономки, к примеру, или у графини». Я принялась спорить сама с собой и бранить свой здравый смысл, а потом до меня дошло, что подобные внутренние диалоги – прямая дорога к безумию, и я решила, что лучшее из того, что можно сейчас сделать, – это просто пойти и посмотреть, что происходит в Замке.

Я открыла платяной шкаф. Он был полон нарядов – прекрасных и замысловатых, которые мне, может, и удалось бы надеть самостоятельно, но вот застегнуть все, что застегивается, и завязать все, что завязывается, без Мэри было бы пустой тратой времени. Надеть не застегнутое платье и сверху накинуть шаль тоже не представлялось возможным – мне нужно было, чтобы руки оставались свободными.

Поэтому ровно в десять утра в день похорон леди Стэплфорд я выскользнула в коридор, облаченная в комнатный халат. Первым делом я направилась к спальне Риченды. Деликатно постучала в дверь, не получила ответа, постучала погромче – и створка подалась под моей рукой, оказавшись незапертой.