Свадьба оказалась так себе. Ее устроили в якобы шестизвездочном отеле, но даже угощение было ниже среднего. Терпеть не могу жирную пищу (словно ее варили в смазочном масле — может, потому что нефть подешевела?). По мнению Сиэр, беда была в том, что просветление снизошло не только на мою душу, но и на желудок, и теперь он категорически отказывался принимать пищу простых смертных.

Сиэр знала всех гостей. Она оживленно болтала, вела бесконечные светские беседы. По моей просьбе она представляла меня остальным как свою подругу Софи. Я была рада забиться в укромный уголок от греха подальше.

Сиэр тихонько поведала мне, кто есть кто на этой свадьбе. Вон те сестры-близняшки, с головы до ног облаченные в одежду от самых престижных фирм, родились в нищей семье. Младшая из сестер вышла замуж за миллиардера из Малайзии, а старшая живет вместе с ними. Иногда миллиардер напивается или притворяется пьяным и, словно ненароком, забредает в спальню старшей сестры. А женщина в туфлях без каблуков и с прической а-ля преподавательница университета на самом деле — высококлассная валютная проститутка. А вон тот обходительный и галантный мужчина средних лет — торговец оружием с Тайваня.

Ну до чего похоже на Нью-Йорк!

Я так старалась забыть этот город, но он преследует меня! Я внезапно осознала, что моя душа все еще там. Даже поездка на остров Путо не помогла.

У меня разболелась голова. Я попрощалась с Сиэр и поехала домой.

Несколько дней спустя мы с Чжушей ужинали в недавно открывшемся японском ресторане; она пришла со своим сыном-«червячком», ему был год и два месяца.

Я впервые увидела ее малыша не на снимке, а в жизни. Сначала боялась взять его на руки. Но когда положила его к себе на колени, испытала удивительное ощущение от соприкосновения с этим тяжеленьким, мягким и теплым существом. Я сразу полюбила его и даже не хотела отдавать матери, пока он не заплакал и не стал пребольно пихать меня в живот крохотными ножками.

— Вообще-то ему нравится сидеть на руках у хорошеньких родственниц. А к мужчинам он идет неохотно, даже к отцу, — с восхищением глядя на сына, пояснила Чжуша.

Мы попытались побеседовать о чем-то другом, но непоседливое двуногое существо постоянно отвлекало нас, в итоге мы преимущественно говорили о нем, а в остальное время — о его отце.

Чжуша рассказала, что они с мужем теперь спят в разных комнатах: она с сыном — на кровати в спальне, а муж — на диване в гостиной. Утром, когда она уходит на работу, за ребенком присматривает няня. Отец сидит в мастерской и пишет свои большие, но непонятные картины, а когда устает, приходит поиграть с сынишкой.

— Однажды Ай Дик поставил сына ножками к себе на ладонь и несколько раз, маршируя, как акробат на арене цирка, обошел с ним всю комнату, лишь слегка придерживая малыша за распашонку! — воскликнула Чжуша, выставив вперед руку и показывая, как все было. — Он просто рехнулся!

И хотя Ай Дик всячески демонстрировал, что он без ума от сына, Чжуша подозревала, что на самом деле он не так уж сильно любит мальчика; ей казалось, что он просто ревнует ее к нему. Ведь теперь любовь и внимание жены, которые раньше доставались только ему, были безраздельно отданы малышу.

— Может, тебе стоит помягче относиться к Ай Дику, — заметила я, вспомнив молодого талантливого карикатуриста четырехлетней давности, с вечным «конским хвостом» и репутацией волокиты, о котором мечтали все шанхайские красотки, в том числе и зрелые дамы.

Чжуша замолчала.

И в молчании она была, как никогда, прекрасна. По словам Эрика, влюбившегося в нее с первого взгляда в Нью-Йорке, «она была прекрасна, как китайский Будда». У нее были классически-китайские тонкие черты лица и покладистый характер. Родись эта женщина на сто лет раньше, она не огрубела бы, делая карьеру, и не стала бы такой энергичной и хваткой. Привыкнув распоряжаться у себя в офисе, она и дома оставалась бесстрастной и по-начальственному деловой. Сто лет назад она бы носила шелковые одежды, в изящной позе сидела у резного окна за вышивкой, воскуривала благовония и терпеливо ждала, когда вечером ее муж вернется домой. Правда, сто лет тому назад ее ноги туго спеленали бы толстым слоем ткани, превратив в миниатюрные золотистые цветки лотоса. А это было ощущение не из приятных!

— «Червячок» что-то громко лопотал, и Чжуша дала ему немного вареного яйца. Его бутылочка все еще стояла на столе. Чжуша не кормила сама, у нее была слишком плоская грудь и ни капли молока для любимого сына.

— С рождением ребенка жизнь меняется до неузнаваемости. Если ты не готова к этому психологически, то лучше не рожать, — произнесла Чжуша тоном человека, знающего, о чем говорит.

А я подумала: «Вот наглядный пример того, как вроде бы счастливый брак распадается прямо на глазах из-за младенца. Она сотни раз на дню целует своего сына, а его отцу перепадают жалкие крохи».

— Знаешь, Эрик приезжает в Шанхай, — я решила сменить тему.

Чжуша удрученно вздохнула, но осталась равнодушной.

— Ну надо же! Ну почему все время эти зеленые юнцы? Я же не директор гимназии для мальчиков!

— Именно потому, что они так молоды, они и влюбляются без памяти с первого взгляда и отваживаются на безрассудства, вроде путешествия на другой край света ради встречи с любимой. Неужели со мной этого никогда не случится? — грустно вздохнув, подумала я, вспомнив о Мудзу.

Неожиданно «червячок» снова принялся гукать у матери на коленях и энергично лягаться, а потом протянул мне ручонку. Я взяла его на руки и поцеловала.

Вечером, вернувшись домой, я зажгла свет во всей квартире и поставила диск «Tanto Tiempo», который уже давно не слушала, с записями песен в исполнении замечательной латиноамериканской джазовой певицы Бебель Жильберто. Потом я выбросила мусор и уселась на обитую черно-зеленой тканью софу. Просто не знала, чем бы еще заняться.

Спать совсем не хотелось. Голова была ясной, ни намека на дремоту. Только тоска и неприкаянность. И ощущение собственного одиночества, словно свет фонаря в кромешной темноте, пронизывало сознание, забираясь в самые потаенные его закоулки. Голос певицы звучал так нежно, что невольно пробуждал в душе желание хоть с кем-то скоротать унылый вечер.

Я негромко подпевала ей и вдруг с удивлением заметила, что в мягком рассеянном свете тени от окружающих предметов бесследно растворились. Я сидела на софе одна-одинешенька, и рядом не было даже моей тени.

Никто не звал меня ласково по имени, никто не касался колен.

Продолжая напевать, я медленно прошла в ванную комнату, наполнила ванну горячей водой, бросила туда большую пригоршню ароматической соли и сама погрузилась в воду вслед за кристаллами.

Нежась в горячей воде, я массировала тело круглой розовой губкой. Проигрыватель как раз добрался до песни «Одиночество». Чарующий голос Бебель снова и снова выводил: «Одинока, одинока, одинока…» И каждая пора на моей коже вторила ей: «Одинока, одинока, одинока…» Пойманная рыба бьется в сети рыбака; сорванная роза отчаянно борется за жизнь, впиваясь острыми шипами в сгубившую ее руку; женщина трепещет в любовном экстазе и обретает забвение. Но в мире всегда есть что-то абсолютно незыблемое. В полной тишине клубы пара оседали на потолке, превращаясь в крошечные жемчужные капли, а те падали оттуда с едва различимым предсмертным вздохом.