сверкающую остроту. В речи Адвоката-заклинателя появляются все более длинные паузы. Наконец, израсходовав, должно быть, все свои ораторские таланты, он останавливается – уснувшая кобра микрофона мирно свисает у него с руки – и стоит, словно прислушиваясь, когда же за барьером начнутся первые аплодисменты, которые должны последовать за его блистательной речью.

Но происходит нечто совсем противоположное. Истица вскакивает и взрывается потоком сбивчивых фраз о шайке Гришки Маркмана, бывшего сотрудника КГБ. (Он уже много лет следит за нею с помощью нанятых людей. Они дежурят под окнами, ждут, когда останется одна, чтобы изнасиловать. Подавала жалобу в полицию. Еще в Ленинграде несколько раз пытался…) Теперь не одни только расширенные, будто от атропина, зрачки, но все лицо, вся фигура Истицы, стоящей сейчас против солнца, излучает враждебную темноту, направленную на Адвоката… И я понимаю, что мертвые слова, которые секретарша аккуратно заносит сейчас в протокол, весь этот длинный процесс каждый раз, когда произнесут мое имя, будут раскачиваться, как мертвые мухи на липучке, перед глазами судей, помпроков, стенографисток…

Досточтимый, терпеливо выслушав Адвоката и Истицу, делает судорожную гримасу очками. Приоткрывает рот и вертит по сторонам физиономией, удивительно похожей сейчас в профиль на большой птичий клюв. Объявляет, что помпрок до сих пор не назначен – скорее всего, именно поэтому Адвокат не получил ответа на просьбу прекратить дело? – и слушание переносится – опять?! Советует Адвокату встретиться с помпроком – еще не назначенным! – перед следующим слушанием, которое состоится десятого января.

Так зачем же сюда вызывали?! Зачем Адвокату надо было сегодня произносить свою красивую речь? Все это сегодняшнее слушание лишь часть ритуала и к тому, в чем меня обвиняют, вообще отношения не имеет? И почему совсем простые вещи должны быть такими сложными?! Может, еще не решили, давать ли ход делу? 

Традиционный перекур-прогулка по парку с Адвокатом после слушаний. Среди опухших от инея деревьев, озаренных нежным розоватым свечением, среди янтарных луж, затянутых тонкой катарактой льда, среди невысоких серебристых сугробов, принявших форму кустов. Надо всей этой замороженной красотой искрится зимнее небо, испещренное воробьями. Застывшие водопады небоскребов переливаются в высоком солнце, окруженном отцветающими лепестками облаков. Отражения их стекают на тротуары золотисто-зелеными ручьями по стеклу.

Полуденная дорога от здания суда гораздо длиннее утренней дороги в суд.

– Что-нибудь выяснили в Амхерсте?

Короткая адвокатская фраза тяжело шлепнулась под ногами в желтый сверкающий песок, которым посыпана дорожка.

– Кое-что выяснил про Арона Штиппела. Оказалось, что его давно знаю. Вместе боролись за выезд из СССР шесть лет назад. Правду говорят, весь мир лишь маленькая деревня, – я пытаюсь придать своим словам оттенок иронии.

– Но Бостон большой город, – автоматически возражает Адвокат и, склонив голову набок, начинает задумчиво жевать мокрый воздух. Неопределенная, свисающая из угла рта улыбка, как видно, должна выражать сочувствие к страдавшим от антисемитизма советским евреям.

– Тогда у Арона была другая фамилия. Штипельман. У него дядя в Израиле. Специалист по невостребованной недвижимости. До революции многие евреи скупали землю в Палестине. Наследники об этом часто совсем не знают. Так вот, этот дядя последние полгода почему-то чуть ли не каждую неделю звонит Арону.

Защитник принюхивается, пытается взять след. Лицо становится озабоченным, напряженным. Ответчику сейчас кажется, что он видит, как шевелятся лазурные извилины в лысой адвокатской голове. Мелькают огоньки. Электрические сигналы носятся по белым, желтым, коричневым нейронам, синапсам. Биологический компьютер работает на полную мощность.

Наконец лицо Защитника расслабляется. Огоньки понемногу начинают гаснуть. Теперь он уже не молчит, но безмолвствует, торжественно немотствует. Только что одержал весьма важную победу. Компьютер выдает тишину, которая приподнимается и повисает прямо перед лицом Защитника. И в этой тишине сигарета, как дымящийся белый карандаш в руке, уверенно выжигает длинным красивым курсивом два слова, похожие на его имя и фамилию. Джерри Путнам. Расписавшись сигаретным дымом, он с удовлетворением ставит в конце точку и выбрасывает сигарету. Обреченный окурок мерцает в девственном снегу, из последних сил цепляясь за жизнь.

– Все становится на свои места… и опекунство, и жалоба нашей Истицы… хотят выиграть время… – Должно быть, в его словах что-то есть. Только вот непонятно что? – Вчера жена Штиппела вышла со мной на связь… Это не вы дали ей мой телефон?

– Ничего я ей не давал.

– Энергичная женщина… Я так понял, вы с ней договорились… – Поворачивается к Ответчику, долго смотрит на него, еще сильнее усугубляя снова наступившее безмолвие. Торжественное выражение, как видно, не собирается покидать его лицо. – Они убедят нашу Истицу снять обвинение, а вы ни с кем ни о ней, ни о муже ее говорить не будете… Просила передать слово в слово… Вы знаете, о чем идет речь?

– Не знаю и знать не хочу.

– Ну как хотите… Мое дело вам сообщить. Остальное меня не касается. Но будьте осторожнее. Они ведь и передумать могут… Хотя теперь уже все равно не повлияет… – В лице его крупными буквами сейчас написано: «больше ваш процесс я обсуждать сейчас не собираюсь».

Защитник долго и обстоятельно трясет безразличную руку своего подзащитного. Торопливо уходит. Там, где он ступает, в асфальте появляются сдвоенные овалы черных луж. Я гляжу в его удаляющуюся спину и в этот момент снова осознаю, что отношения наши становятся все более натянутыми. Но пока не закончатся слушания, обрывать их нельзя. Наконец он растворяется под землею, во всепоглощающем жерле метро.

У меня голова идет кругом, и начинает укачивать. Опускаюсь на скамейку, закрываю веки. Грузить себя тем, что только что прочел в лице своего адвоката, не хочется… Снова вспоминаю про синюю птицу с десятью цифрами на хвосте, которую Норман послал через меня своей вдове. На прошлой неделе, несмотря на свое обещание, позвонил. Никто не поднял трубку. Потом еще раз десять пытался дозвониться. Телефон никогда не отвечает… Может, она действительно уже с Норманом? И никакого разумного объяснения этой дикой истории не будет?.. Наверное, по номеру телефона нетрудно узнать адрес…

Потом среди весело пляшущих солнечных искр опять всплывает ласковая пасторская физиономия… Изображение то совсем размывается, то становится четче, будто мне подбирают правильные очки, чтобы смог до мельчайших деталей рассмотреть и запомнить этого человека. Чтобы в любой момент мог вытащить из памяти.

Этот иск против меня, мой странный Адвокат, бывший гэбэшник, а ныне профессор Арон, поменявший здесь фамилию, дядя Шимон, охотник в Израиле, синяя птица с цифрами на хвосте – как-то это все связано между собой. Надо как можно быстрее разобраться. Иначе плохо будет. Но непонятно даже, с какой стороны подступиться. Мой собственный кубик Рубика. Похоже, очень