— К агрегату не пойдут, — авторитетно заявил Дмитрий Халыч, сгребая протянутые патроны. — Агрегат у нас хитрый. Водились бы щас где музеи, всенепременно сдали б на предмет исторической реликвии. А вот к трёхлинеечке Федюниного дядьки в самый раз будут.

«Неужели экзотика времён Гражданской? — восхищённо подумал Швейцарец. — Теоретически рассуждая, в смазке и в погребе оружие может храниться до-олго, а народ в Сибири на такие вещи запасливый. Вполне, вполне может быть… Гочкис какой-нибудь или „сен-этьен“[14]».

— Остановиться где можно? — спросил он.

— Ежли просто — то хуть прямо здесь! — безмятежно ответил «почти дедок». — Приваливай свою колымагу к забору и располагайся. Заодно и нам с Федюней веселее будет службу нести. А вот ежли желаете комфорту, то лежит вам дорога прямо, прямо и восьмой двор по левую руку — то как раз будет наш, как допрежь говорилось, гостиничный комплекс, он же трактир и ваабче светоч всей нашей поселковой цивилизации. Да его и видать прям отсель, — Дмитрий Халыч махнул рукой вдоль улицы. — Вишь, где огни горят? В прочих-то домах мужики освещение економять, а у Бориса даже над крыльцом фонарь до самой полуночи не гаснет — шоб, значит, кто до ветру ходил, на обратном пути мимо двери не промахнулся.

— Спасибо.

— Наше вам пожалуйста. И, Сидор Иванович, — на миг опередив движение Швейцарца, добавил стражник, — ты уж как-нибудь докати свой трактор по-тихому, сделай одолжение. А то ведь подымешь на ноги весь посёлок, народ и сбежится на екзотических гостей поглазеть… оно тебе надо? Вам бы с Марфой Николаевной сейчас поесть по-вкусному да поспать по-мягкому, верно я говорю?

— Неверно. — Швейцарец едва не вздрогнул, настолько внезапно для него прозвенел этот голосок. — Меня зовут Татьяна Ильинична.

Сашка

В скелетах мне всегда не по себе.

Глупо звучит, понимаю, но это факт, и я могу лишь констатировать его.

Наверное, схожие чувства испытывают люди, попав на кладбище. Обычный погост, с крестами, надгробьями и другими условными обозначениями захоронений себе подобных. В принципе скелет — тоже разновидность кладбища, но в скелетах люди ведут себя по-другому. По крайней мере, те из них, кого я имел возможность наблюдать. Возможно, разница заключена в том, что мертвецы составляют весьма незначительную часть общего фона. Или в том, что проблемы насущного выживания напрочь вытесняют из голов менее актуальные мысли. Не знаю. Лично для меня, автомата, насыщенная мёртвыми механизмами территория ассоциируется именно с кладбищем. Пусть даже подавляющее большинство этих механизмов не состояли со мной в прямом родстве и вообще навряд ли были столь же разумны. Металл — не водица, и на этом кладбище домашних механизмов я чувствую себя паршиво.

Когда же на перекрёстке Красных Зорь и Кантонской Коммуны я увидел останки «ЗАЗа», меня словно передёрнуло — в смысле, всего, а не просто затвор. Мамой-фрезой клянусь, ещё чуть-чуть, и начал бы капать смазкой на асфальт.

Даже не могу представить, почему именно его вид меня так зацепил. Казалось бы, с чего? Он для меня никто и ничто, он вообще даже не оружие — разве что щенка лопоухого переехать или, при очень большой удаче и разогнавшись под уклон, старушку задавить. Дурацкая малолитражка. «Запорожец». Ушастый. Запор. Горбатый. Уйма кличек, и все, что характерно, презрительные. Маленькая глупая машинка.

Но когда мы шли мимо него и я смотрел, как он лежит: перевёрнутый ударной волной, беспомощно растопырив свои крохотные смешные колёсики, глубокие вмятины по всему корпусу, осколки стекла вокруг, и только единственная чудом уцелевшая фара жалобно поблёскивает дождевыми каплями…

Он будто бы спрашивал у нас, деловито спешащих мимо и не с укором — с недоумением: за что? Вы сильные, страшные — за что вы меня так? Ну что я сделал плохого, кому помешал? Ведь я был новый, я совсем недавно сошёл с конвейера… мне нравилось мчаться сквозь майскую грозу, высекая из луж фонтаны брызг, я любил разгонять ночную тьму лучами фар… я любил жизнь! А теперь… теперь я лежу здесь, который год. Я убит — но смерть всё никак не идёт, даже она проходит мимо, словно жирная крыса, брезгливо стряхивая ржавую пыль!

Почему вы так поступили со мной? Так жестоко…

Неужели только за то, что я попытался быть счастливым?

Маленькая несчастная машинка…

Никому не позволено быть счастливым. Даже людям.

Хотя раньше они считали по-другому. А некоторые — даже и сейчас.

Швейцарец

Вой разрывал ночную тишину, словно гнилую тряпку. Надрывный, пронзительный, он летел сквозь ночь, казалось, до самого диска повисшей над горизонтом Луны.

Швейцарец резко сел. Покосился на ставни, из-за которых доносился вой. Усмехнулся… недобро. Затем наклонился и вытащил из-под кровати ночной горшок.

— Туалетом воспользоваться не желаешь?

Девушка молчала.

— Тишина в данном случае означает «не хочу»? — после минутной паузы уточнил Швейцарец.

— Нет. Хочу.

— Я могу за дверь выйти, — предложил Швейцарец. — Если, — с сомнением добавил он, — проблема в этом.

В ответ раздался короткий смешок.

— После всего, что было… да уж, самое время вспомнить о девичьей стеснительности.

— Тогда в чём…

— В темноте.

— А ты на ощупь, — Швейцарец, наклонившись вперёд, коснулся плеча Тайны. — Давай… шаг вперёд… чуть левее… ну вот, цель прямо под тобой. И… я отвернулся.

Под окном снова коротко взвыло.

«Вот интересно, — подумал Швейцарец, — сказать, что… хм, её журчание очень мелодично звучит, это будет комплимент или как?»

— Всё.

— Отлично.

«Теперь, — мысленно добавил он, — осталось выяснить, насколько умение прицельно стрелять в темноте коррелирует с умением в темноте же прицельно мочиться. Впрочем, промахнуться на такой дистанции и по такой большой мишени попросту стыдно… даже из такого оружия».

Закончив, Швейцарец поднял горшок, осторожно шагнул к окну и, едва только снаружи послышались начальные нотки очередного взвоя, резко распахнул ставню…

Вой оборвался мгновенно, сменившись хрипящим клёкотом. Выглядывать наружу Швейцарец не стал, но, судя по звукам, источник клекотания удалялся от трактира очень быстро, притом не особо разбирая дорогу.

Тайна сдавленно хихикнула.

— Не пропадёт твой скорбный труд, — продекламировал Швейцарец, аккуратно закрывая окно, — теперь поспать нам всем дадут.

Он вытянулся на кровати, уснув почти мгновенно… и лишь пятью минутами позже сообразил, что на самом деле всё ещё не спит.