в память слова начальника, и они стали как бы программой всей жизни Селюшкина. Он с тех пор навсегда ощутил себя очень нужным государству человеком.

— Я думал, тут сплошные Ильи Муромцы и Никиты Добрынюшки, а на самом деле — обыкновенные парни, — сказал начальник войск. — Здравствуйте, сынки! Я пришел от имени Родины сказать вам великое спасибо за ваше бесстрашие в бою с врагами Отечества!

Он обошел всех и каждому пожал руку. Сибиряку пожал последнему, и тот заявил решительно:

— Меня пока не за что благодарить.

— Как так? — опешил начальник.

— Я ранение получил не в бою, а в тылу, при подходе к сопке Заозерной.

— Ну и что из этого? — очень строго спросил начальник войск. — Ты не на гулянье отправлялся, а шел выполнять боевой приказ, шел Родину защищать, и кровь свою пролил за нее.

— Спасибо, товарищ командующий.

— И тебе спасибо, товарищ красноармеец.

Сибиряк помялся и выпалил:

— Тогда у меня просьба!

— Излагай.

У всех сопровождавших начальника войск, почтительно стоявших за его спиной, поползли вверх брови.

Сибиряк замялся.

— Чего ж ты замолчал? Излагай свою просьбу, — потребовал начальник.

— Прошу после излечения направить меня для прохождения дальнейшей службы в отделение младшего сержанта Селюшкина, — кивнул в его сторону. — Очень многому хорошему я от него могу научиться.

— Не направлю, товарищ красноармеец, и ты не обижайся на меня. Учись у Селюшкина здесь, а потом это хорошее передашь бойцам. Всех, которые побывали в бою, а тем более раненых и награжденных, мы направим в разные подразделения. Слыхал такое: за одного битого семерых небитых дают? Вы, понюхавшие пороху, золотой фонд у нас. На вас будут остальные равняться. У вас теперь очень ответственная наступает пора — передавать людям свой опыт, добытый ценой вашей крови. Так-то вот, сынок... А еще вот что скажу: после излечения каждый из вас получит краткосрочный отпуск домой. Награжденным орденами и медалями предстоит еще путешествие в Москву, в Кремль, к Михаилу Ивановичу Калинину за получением высоких правительственных наград... Ну, сынки, поправляйтесь, набирайтесь побольше сил — вы очень нужны Родине...

5. Счастливая осень

На выписку из госпиталя вся четвертая палата была назначена одновременно. При расставании обменялись адресами, пообещали не терять друг друга из виду — будто родными стали за это недолгое время.

Когда прощались, в палате была Ксюша. К ней подошел Петька, положил ей руки на плечи:

— Хорошая была у нас сестричка — это из-за нее мы так быстро подлечились. А потому разреши, Селюшкин, поцеловать ее от имени всей палаты?

— Дорогой Петенька, я сама себе хозяйка, — мягко сказала Ксюша, осторожно сняла его руки с плеч и поцеловала в лоб, как маленького...

Селюшкина она проводила под руку до машины. Шла Ксюша рядышком на виду у всех, спокойная и уверенная, что расставалась с ним на самое малое время...

Его высадили у заставских ворот. Он шел по заставскому двору, и с каждым шагом росло чувство радости — наконец-то он дома! Сперва ему повстречался незнакомый красноармеец, который торопливо отдал честь и стремительно помчался обратно в помещение заставы. А через секунду на крылечке появился пограничник в выходной форме и с повязкой дежурного на рукаве. Это был Синельников.

— Отделенный? Юрий Данилович? — Он сорвался с крыльца, широко раскинув руки.

Они обнялись.

Раньше не было между ними и намека на дружбу, а тут обнялись, и долго стояли так, бережно похлопывая друг друга по плечам, по спине... Потом Синельников пошел рядом и не сводил глаз с Селюшкина.

— Все-таки похрамываешь малость.

— Ничего, Саша, через день-другой буду бегать не хуже тебя... Много тут ребят из нашего отделения?

— Трое.

— Поредело, поредело наше отделение.

— Двоих убило, четверо еще лечатся в госпиталях, И начальник с политруком у нас новенькие. «Никогда еще не обращались они на «ты», не называли друг друга по имени. А тут получилось это как-то само собой. И отношения дальше сложились между ними не просто дружеские, а скорее братские сложились отношения...

В ту счастливую осень судьба во всем шла навстречу Селюшкину.

Он ни о чем не просил, он просто поделился с начальником заставы, что у него есть невеста, что живет она в городке, где он лечился в госпитале.

— Намек понят! — необидно рассмеялся начальник заставы. — Боевой ты у нас, товарищ младший сержант, — и самураев успел поколотить, и невестой обзавелся... Доложу начальству, авось да поймут — тоже ведь когда-то были молодыми... Через часок сообщу результаты.

— Товарищ лейтенант, я же ни о чем вас не просил. Даже и неудобно.

— Неудобно знаешь что, Селюшкин? Иди-иди пока, — и тут же принялся крутить ручку телефона.

К вечеру Селюшкин уже был в штабе отряда, а через час с увольнительной запиской в руках он встретил Ксюшу.

Она сказала тихо, но твердо:

— Я знала, что ты приедешь...

Селюшкин и месяца не пробыл на своей заставе — участников боев вызвали в Москву. Он успел сообщить об этом Ксюше, и она собралась вместе с ним.

Теперь уже Юрий Данилович не помнил точно, сколько времени он пробыл тогда в Москве — двое или трое суток. И многих подробностей тоже не помнил. Но в памяти остался большой торжественный зал в Кремле, залитый праздничным светом огромных хрустальных люстр. Он сначала увидел Михаила Ивановича Калинина, невысокого, седенького, потом услышал его мягкий, негромкий голос.

Селюшкина пригласили вторым.

— Откуда вы родом, Юрий Данилович? — уважительно спросил Калинин.

— Из-под Ленинграда, Михаил Иванович, — глухим голосом ответил Селюшкин.

— И ведь доказал: питерские — народ геройский. Сердечно поздравляю, Юрий Данилович, с самой высокой правительственной наградой. — Калинин улыбнулся, протянул руку. Она была теплая, добрая.

Селюшкин бережно пожал ее:

— Служу Советскому Союзу!

— Отличная служба! Ну счастливо, Юрий Данилович, удач вам и здоровья! — Калинин кивнул ему совсем по-отцовски, будто хотел сказать: «Вон ты какой у меня вырос, любо-дорого посмотреть!»

Уже в поезде он почувствовал, как изменилось его положение. Стоило