Ляля долго не могла прорваться сквозь толпу неизвестно откуда взявшихся встречающих. И только когда ей уже надоело, стала работать локтями, расталкивая перед собой любопытных, протискиваясь к своему возлюбленному и громко взывая:

– Тарири, дорогой, я тут! Тарири, иди ко мне!

Услышав ее голос, он нашел ее глазами, радостно улыбаясь, стал протискиваться ей навстречу.

Их фотографию поместили на первой полосе одной из центральных газет под броским заголовком «Потомки возвращаются домой». Читать Тарири не умел, но фотография в утренней газете ему очень понравилась. Уже в десять ему позвонили и через Лялю предложили встретиться по поводу вступления в ряды одной из партий. Ляля была категорически против, считая, что он принадлежит только ей, и заявив, что перестанет их всех финансировать, если они не отстанут. Больше никто не позвонил.

И Тарири зажил удивительной жизнью – его хорошо кормили, одевали, а он просто исполнял супружеские обязанности, хотя пока и неофициально. Ляля была счастлива по-настоящему и вскоре объявила о своей беременности. Тарири бил себя кулаками в грудь, радуясь известию, и обещал потом сделать еще одного ребенка.

Из Москвы неожиданно прилетел на личном самолете Лялин именитый отец. Он с интересом рассматривал Тарири и фантазировал, каким получится внук. На всякий случай, оставшись наедине со своей дочерью, как бы между прочим предложил ей сделать аборт. На что она закатила дикую истерику, пообещав родить двойню.

Отец, зная нрав своей неспокойной дочери, в знак примирения перечислил ей на счет сумму с шестью нолями как подарок к будущей свадьбе и отправился дальше по миру, радуясь, что у него есть еще и сын.

Звонок в дверь возвестил Тарири, что у него, оказывается, в этой стране есть еще и родственники по линии отца. В дверном проеме стояла тетка лет пятидесяти пяти с двумя корзинами, доверху набитыми продуктами. Так они с Лялей узнали, что это его двоюродная сестра Катя из латышского села почти на самой границе с Белоруссией.

Просмотрев по телевизору последние новости, она услышала историю Тарири и сразу стала звонить на телевидение, чтобы ей дали его адрес. Еще в детстве ее мама рассказывала ей историю о своем брате, которому пришлось убежать за океан. А тут такое чудо – оказалось, что у Кати объявился новый родственник.

Осмотрев огромную Лялину квартиру, она обрадовалась еще больше, у нее явно намечалась очень богатая родственница, и в туманном будущем светило переселение в Ригу из глухого уголка страны. Прикинув своим крестьянским умом открывшиеся перспективы, она влюбленно смотрела на Лялю и нежно гладила по руке совсем ошалевшего от последних событий Тарири.

Через час после появления в квартире Катя уже стояла на кухне возле плиты и готовила из привезенных с собой продуктов какое-то особенное блюдо из кабачков и мяса еще вчера забитой свиньи. А пока все это запекалось в духовке, она уже месила сильными руками тесто, обещая наутро накормить варениками.

Ляле понравилась эта разговорчивая тетка, она даже стала подумывать, не взять ли ее к себе кухаркой, если вдруг хорошо проявит себя?

Уже ближе к ночи Тарири узнал семейную тайну: его отец вовсе не латыш, а белорус, который взял фамилию матери и выучился свободно говорить по-латышски. Вот почему в их доме всегда делали много блюд из картошки.

Ежедневно к нему приходила учительница латышского языка, и они в одной из многочисленных комнат вникали в сложную для него грамматику и изучали разговорную речь. Ляля усиленно внушала ему, что он должен стать депутатом Европарламента. Благодаря прилежанию Тарири прогресс в учебе был очевиден, и через полгода он уже выступил перед членами одной из партий. Его произношение на государственном языке посчитали великолепным и даже не обратили внимания на саму речь, в которой он рассказывал о пользе бананов и шоколада. Правда, он упомянул о том, что его отец был вождем племени. Вот это и решило его дальнейшую судьбу. И никто не заметил Рагона, прибывшего на несколько дней в Ригу. Он сидел в зале и с любопытством поглядывал на окружавших его однопартийцев – и на то, как они выбирают ему в помощники вчерашнего людоеда.

Это ему был нужен неординарный человек в качестве помощника в Брюссель.

Через неделю состоялись выборы, в исходе которых Рагон не сомневался. Все члены партии проголосовали единогласно.

Тарири самолета уже давно не боялся и не называл его железной птицей. Он с достоинством сидел в кресле возле иллюминатора и для солидности держал в руках газету, которую выпускала его партия. Рагон сидел рядом и вспоминал, как в былые времена одной только силой мысли он мгновенно уже был бы в Брюсселе, где, наверное, уже ждет его вечный спутник Азур. И безмятежно улыбался, представлял, как Тарири будет поедать не согласных с его идеями людей.

Гарик очень неплохо умел стряпать, в его блюда входили в основном продукты из маленьких хозяйств, где не использовали химические удобрения, по крайне мере, он так думал. Мясные блюда он готовил из дичи или специально выращенной баранины. Рыбу закупал на центральном рынке у знакомого торговца, который гарантировал ее натуральное происхождение. Даже собака Гарика ела корм, приготовленные из мяса лесной дичи.

С Гариком мы познакомились случайно – его привел ко мне старинный друг и представил как члена нашего клуба горнолыжников. Потом мы побывали в одной большой компании на горнолыжном курорте, где за все время только несколько раз поздоровались, когда встречались где-нибудь на склоне. По возвращении в Ригу мы случайно увиделись на выходные в Сигулде, где его тренировал мой приятель. И там, в маленьком кафе, сидя со мной за чашкой чая, он настоятельно приглашал к себе на жаркое из кабана. Ходить по гостям я не большой любитель, но тут решил не отказываться.

Зная, что он такой гурман, я долго стоял в магазине возле полок с красным вином, стараясь не ошибиться в выборе, потому что сам всегда предпочитал крепкие напитки. В конце концов, я просто взял то, что подороже, надеясь, что качество будет соответствовать цене.

Я пришел одним из первых. Дверь открыл сам хозяин, радушно улыбнулся, тепло пожал руку и, выдав тапочки, предложил пройти в гостиную.

Стены его квартиры были увешаны картинами известных местных мастеров, о которых я, к своему стыду, даже и не слышал. То, что было на них изображено, было мне так же непонятно, как был непонятен и сам хозяин. Я долго стоял и рассматривал эти полотна, удивляясь про себя, что было в голове у тех художников, которые их писали. Когда я узнал их стоимость, то еще больше удивился тем, кто их покупает.

За сравнительно небольшое время общения Гарик произвел на меня впечатление человека достаточно образованного, чтобы поддержать светскую беседу, блеснуть знанием произведений знаменитых писателей и творений самых известных художников.

Я, конечно, тоже попытался что-то вставить из своих скудных познаний о живописи, но меня довольно резко поставили на место. Мне пояснили: чтобы разбираться в живописи надо по крайне мере посетить музеи Центральной Европы, а не только России. И потом Гарик очень подробно принялся описывать, в каких музеях они с подругой побывали. Мне стало неловко от своей ущербности, хотя я не раз бывал в Эрмитаже, Русском музее и многих других, но только на территории Восточной Европы, не считая Лувра, музеев Рима и Флоренции.