Старосельская: «…Отец погиб через год. По официальной версии умер от менингита. Но позже я узнала от сидельцев этой колонии, что его зарезали уголовники. Так оборвалась жизнь фронтовика и коммуниста Ильи Старосельского, которого я знаю по единственной сохранившейся у меня фотографии.

…Мама вернулась домой после ареста Берии и объявления амнистии. Через два года открылась застарелая болезнь, и мамы не стало.

Таким образом, граждане судьи, я единственная дочь двух замечательных и честных людей, которых ваша система безжалостно уничтожила…»

Председательствующий: «Делаю вам замечание, Старосельская. Какая такая наша система?! В чем это вы нас обвиняете?»

Старосельская: «Я всех, кто служит этой власти, обвиняю. Всех! Потому и не поверила Горбачеву. Сразу почувствовала: он собирается эту систему лакировать, а не ломать. Я, честно сказать, замышляла и его убить. Как Шарлотта Корде, которая убила этого живодера, Марата…»

Председательствующий: «Какой такой живодер? И что это за Шарлотта? Это ваша сообщница?»

Старосельская: «В известном смысле сообщница! Это было давно, граждане судьи… Нас всю жизнь заставляли восхищаться этим параноиком и пожирателем младенцев – этим „другом народа“ Маратом! Более мерзостной личности трудно найти в истории. Он упивался кровью, он проливал ее целыми реками! А нас учили, что он герой, что всякая революция – это очищающий дождь истории. Только дождь этот всегда кровавый!

Потом… этот Беляев».

Председательствующий: «Не „этот Беляев“, а генеральный секретарь ЦК КПСС товарищ Борис Нодарьевич Беляев. Уточните, какую связь вы усматриваете между ним и товарищем Маратом?»

Старосельская: «Параноики оба – вот какая у них связь!.. Я Беляеву почему сначала поверила: потому что уже никого не осталось, кому верить можно. И потом, Гавриил им очень восхищался, и народ как-то воспрянул. Ну и поддалась я этим общим настроениям. А тут еще мне стали соль на раны сыпать. Нашлись доброхоты: вот, говорят, Беляев сейчас всех, кто виноват в репрессиях против своего народа, на чистую воду выведет. Живых – сажать начнет! Мертвых – назовет поименно! Я сначала обрадовалась. А потом – вдруг так мерзко стало, будто меня заставляют могилы раскапывать…

Никому я за мать с отцом мстить не хотела! Хотела, чтобы в стране воцарились добро и справедливость. Чтобы больше никого не казнили безвинно, как моих родителей.

И знаете, когда я поняла, что все идет прахом, что этот ваш Беляев такой же прохвост, как и вся его камарилья? Это произошло тогда, когда в стране началась кампания по переиначиванию истории. Когда заулюлюкали клевреты беляевские! Когда почуяли, что все позволено! Что можно на вранье карьеру сделать!

Вот я никогда не была ни пионеркой, ни комсомолкой. Но когда стали гадости про Зою Космодемьянскую писать – про девочку эту, замученную фашистскими ублюдками; когда шаманить стали на костях мальчишки этого – Павлика Морозова, невинно и зверски убиенного вместе со своим братиком малолетним, тут во мне какая-то струна лопнула. Прозрела я будто! А ведь знали, должны были знать, эти так называемые историки и публицисты, что вранье все это – и про никчемность подвига Зои, и про предательство Павла. Я даже материалы уголовного дела прочла про убийство Павлика и братика его. Не «стучал» он на отца! Не «стучал»! Это тогдашние коммунисты придумали, будто пионер родного отца во имя идеи предал. Им это нужно было для того, чтобы логику своей жизни оправдать, где брат на брата, сын на отца! Оболгали мальчишку во имя своих гнусных идей!

Те оболгали, а нынешние – нет чтобы устыдиться этого вранья, так они, наоборот, мальчишку невинного изобличать стали! И знаете почему? Потому что они, нынешние, точно такие же, как те, прежние. Они их прямые наследники.

Потом мне стали внушать, что живу я в поганой стране. А я ведь, несмотря ни на что, ее очень люблю и другой страны себе не желаю.

Потом генсек самолично пожалел, что господину Черчиллю не удалось свою речь в Фултоне в жизнь воплотить. Да-да! Так и сказал! Жалко, мол. Давно бы в другой стране жили. И это лидер моей страны? Это он жалеет, что страну мою не стали атомной бомбой лечить от бациллы коммунизма! Это нормально, по-вашему? Это можно принять?

Потом мне стали объяснять, что теперь нужно ходить в церковь! Мне, внучке священника, мученическую смерть принявшего за веру свою, объясняли эти холуи, которые жгли храмы, разоряли могилы и восхищались антирелигиозными книжками Емельяна Ярославского; которые до того, как своего партийного патрона Беляева увидели в храме со свечкой в руках, ни разу крестного знамения на себя не положили, да и сейчас паясничают: то плечо перепутают, когда крестятся, то свечку за здравие генсека к распятому Спасителю несут.

Да, вот еще о чем сказать хотела. О войне. Вот панфиловцы, те, что Москву защищали… Говорят, что этих двадцати восьми героев и не было вовсе, что все это по поручению Сталина придумали… И политрука Клочкова, который сказал: «Велика Россия, а отступать некуда – позади Москва!» – тоже, оказывается, не было.

Ну допустим! А генерал Панфилов Иван Васильевич, командир Триста шестнадцатой стрелковой дивизии, тот, что на Новодевичьем лежит, – он был, или его тоже Сталин придумал? Отца моего что – тоже не было?

…А потом, как это и бывает на Руси, пришла распутинщина. При царе он хотя бы один был, Распутин. В единственном числе. И то дурман на всю страну лег! А тут каждый второй. И Скорочкин этот, и Березовский, и Гавриил мой разлюбезный! Мир вранья, грязной наживы и отвратительного лицедейства! И во главе всей этой кучи дерьма – он, Беляев!

Вот тогда я и решила! Нет ему прощенья! Нельзя брать ответственность за страну, если кишка тонка, если не знаешь как!

Думаете, не понимала я, что своим поступком ничего не изменю? Понимала, конечно! Я ведь доктор исторических наук и уроки истории хорошо знаю! И про Ульянова-старшего, и про садиста Желябова, и про Веру Засулич, с которой меня сегодня некоторые идиоты сравнивают! А сравнение-то негодное! Ведь Засулич невинного казнить хотела! А я – растлителя нации уничтожить. Пусть уж лучше с Шарлоттой Корде сравнивают…

Ничего я не хотела изменить. Я хотела ценою жизни своей, никому в общем-то не нужной, показать, что так нельзя, как они. Что это не может остаться безнаказанным. Вот такой был мой протест… нелепый и бездарный. Как там у классика: «Эти – даже умереть по-человечески не могут!» Это про меня, граждане судьи!

Но знаете, где лежит моя надежда? Я месяц назад в Болгарию ездила, к Ванге. Смешно, конечно, верить в эту чушь. Но ведь очень хочется. Так вот, Ванга сказала, что дни Беляева сочтены. Что умрет он смешно и странно. А сменит его человек с фамилией не то Елин, не то Ельцов. Но точно на букву «Е». При нем рухнет СССР, будет смута. Его сменит совсем пожилой человек. Побудет недолго. Уйдет сам.

Потом придет тот, кто возродит Россию. Ванга сказала, что его фамилия на «П». Вот его и буду дожидаться.

Мне сейчас тридцать девять лет. Получу лет пятнадцать. Время есть…»