– Мы, немцы, оказались непозволительно сентиментальными, – хрипло продолжил он. – А надо было идти до конца! Надо было проявить чудеса жестокости и тем самым подавить волю русской нации к сопротивлению. И поверьте, это вовсе не патология! Это норма! Лагеря смерти – это неизбежная часть войны. Поэтому я готов к суду истории, а в небесный суд я не верю…

– Вы чудовище! – не сдержал эмоций Каленин. – Вас надо в зоопарке показывать людям как образец зверя-людоеда, который подлежит обязательному и тотальному уничтожению.

– Условие предлагаемой сделки таково, – не обращая внимания на слова Каленина, продолжил Штерман. – Я помогу вам добраться до архива. А вы со своей стороны берете обязательство передать его российским властям. Хотите весь, хотите частями. Но! Обязательным условием является передача материалов на Бруно Мессера…

– Слушайте, сводите с ним свои счеты сами. Сдайте его немецким спецслужбам, которые, насколько мне известно, участвуют в розыске военных преступников.

– Я думал об этом. Но немецкие власти всерьез архивом заниматься не станут. Нация не выдержит такого удара. Ей хватает «героев» Нюрнберга. А тут – сразу четыре десятка новых потенциальных висельников. Многих из них никто не ищет. Они уже давно историческая пыль. И вдруг эти скелеты появляются и входят в дом к каждому немцу, терзают совесть нации, которая и без того неспокойна. Я бы на месте немецких властей этого не допустил! А вот от бывшего врага, от того, кто имеет на это моральное право, они удар примут. Но сами эту кровоточащую рану ковырять не станут. Больно же!

– Я все-таки не пойму. Ну допустим, с Мессером вы сводите какие-то свои счеты. А остальные? Остальных-то почему вы хотите сдать нашим спецслужбам?

Штерман усмехнулся.

– Остальные меня мало интересуют. Хотя с недавних пор я считаю, что всем нам – тем, кто совершал так называемые военные преступления, – надо перестать скрываться. Настало время переосмыслить роль фашизма и вступить в публичную полемику о его роли в истории. А Мессер – он не идейный фашист. Он садист и жулик! Доведите его до виселицы. Пусть его повесят на Красной площади! – Немец злобно захихикал. – Поверьте, его художества во время войны стоят того!

Каленин решительно поднялся из-за стола.

– Мне хочется вас ударить! – едва сдерживаясь, произнес он. – Сил нет слушать вас дальше.

– Еще минута! – Штерман сохранял полнейшее хладнокровие. – Вы не знаете самого интересного. Дело в том, что Мессер живет в Советском Союзе. Я сам узнал об этом совсем недавно. Брат на него единственного собирал досье все послевоенные годы. Это он его вычислил, отыскал следы и установил его нынешнее имя.

– Мне говорили, что вы вместе с этим Бруно пытали родного брата.

– Это неправда! – возразил немец, и в его лице впервые промелькнуло что-то человеческое. – В той неразберихе я не сразу узнал, что Бруно не выполнил своих обещаний… Именно мое вмешательство спасло Герману жизнь… Я только потом узнал про эту историю с рисунками и пытками… Бруно преследовал меня всю жизнь. Он не отдал мне мою долю… Я имею в виду кассу Бормана… А эта дрянь, Констанция, снюхалась с Мессером! Представляете?! Она вернулась в Бонн и намерена продать этому подонку архив!

– Фрау Шевалье жива???

– Как ваш Ленин, живее всех живых!

– Но я слышал, что полиция установила идентичность крови. В квартире была ее кровь!

– Вы не знаете Констанцию! Эта бестия даже собственную собаку зарезала, чтобы инсценировать свою смерть. А уж расплескать по квартире пол-литра своей дурной крови, смешанной с водой для количества, не составляло никакого труда. Вот возьмите… – Немец что-то протянул Каленину, и в ту же секунду Беркас увидел, как огромная белая глыба ударилась о стол, смела Штермана и покатилась вместе с ним по полу.

Посетители кафе повскакивали со своих мест. Кто-то стал звать полицию. Каленин увидел, что по полу катаются два тела – одно принадлежало его собеседнику, а во втором он не без труда опознал профессора Якобсена.

Дерущихся стали растаскивать. Лицо Штермана было прилично расцарапано, что еще больше усилило его сходство с индейцем. Якобсен же, которого держали за руки бармен и один из посетителей, норовил ногой дотянуться до противника и при этом вопил во весь голос, что надо задержать военного преступника. Штерман что-то отвечал на испанском языке, потом предъявил всем желающим свой боливийский паспорт и через минуту был отпущен. Он демонстративно покрутил пальцем у виска и жестами призвал присутствующих обратить внимание на внешний вид своего соперника, а потом швырнул на стол смятую купюру и покинул кафе.

Якобсен действительно выглядел странно. Он был одет в грязновато-белую дубленку, перетянутую на поясе советским солдатским ремнем. Желтая пряжка со звездой посредине была надраена до блеска. Картину дополняли кирзовые сапоги, по верхнему краю которых виднелись клочки портянок, и медаль «За победу над Германией», приколотая на груди прямо поверх дубленки. Именно его внешний вид послужил, видимо, причиной, по которой и посетители, и обслуживающий персонал кафе взяли сторону Штермана.

Полиция появилась минут через пять после исчезновения гостя из Боливии. Рассказ Якобсена про военного преступника они восприняли без энтузиазма, так же как его ссылки на то, что эту информацию может подтвердить гражданин СССР, господин Каленин.

Господин Каленин, в свою очередь, затруднился объяснить, какого черта он приперся в кафе с так называемым военным преступником. А вопрос, как ныне зовут преступника, привел гражданина СССР в полное замешательство. Этого он тоже не знал. Данное обстоятельство особенно обрадовало полицейских, которые успели связаться со своим офисом и выяснить, что именно советский гражданин Каленин был объектом нападения в доме фрау Шевалье, которая, в свою очередь, исчезла при загадочных обстоятельствах. И что особенно странно: почти сразу после ее исчезновения в ее квартире был задержан именно Каленин. Как, мол, вам такие совпадения?

Короче говоря, полицейские едва не арестовали Каленина вместе с Якобсеном, посчитав их крайне подозрительными субъектами. И только связавшись с советским посольством и переговорив с Николаем Даниловичем Куприным, согласились ограничиться извинениями.

Куприн попросил пригласить к трубке Каленина и сердито бросил:

– Ни ногой из кафе. Буду через тридцать минут…

– …Почему вы не дождались моего сигнала, как договаривались? – обрушился Каленин на Якобсена. – Да еще так вырядились?! В таком виде полиция будет вас забирать без всякой драки каждые пять минут!

Профессор, ничуть не смущаясь, ответил:

– Не смог я удержаться! Как увидел эту фашистскую дрянь, так тут же захотел его удавить собственными руками. Представляешь, я ведь его сразу узнал! Столько лет прошло… А ремень, медаль и сапоги я купил в прошлом году на Старом Арбате в Москве. Немцы прямо дуреют, когда видят меня в этом одеянии. Была даже попытка отправить меня в психушку…

– И правильно! Вам там самое место! – вырвалось у Беркаса. Он не скрывал своего раздражения и наступал на профессора: – Это же вы настояли на том, чтобы я пошел на эту встречу! Это же была ваша идея – ошарашить автора записки и неожиданно появиться в разгар беседы? И что теперь? А теперь – извините! Не будет вам архива. Убежал Штерман и больше не появится.