Она врезалась в толпу, манифестанты сторонились чуть-чуть, с интересом глядя ей в лицо, но быстро переключали внимание на очередной выкрик «До-о-лой!».

Внизу, на мостовой, людская река оказалась куда как гуще, чем виделось из окна второго этажа. Зина лихорадочно искала глазами лозунг, который нес Митя. Наконец, вот, вот же он! Через кумач, шиворот-навыворот, просвечивало злое: «Долой заводчиков-кровопийц!»

– Ми-и-тя! – звонко закричала она, люди стали оборачиваться. И он обернулся, скользнул глазами – и увидел ее! Тут же передал соседу деревянную ручку, протиснулся к ней, неожиданно крепко обхватил рукой за плечи…

Они шли в общем потоке, но уже не слышали ни истошно орущих лозунги голосов, ни раздававшихся впереди трелей полицейских свистков.

Они не замечали, кто рядом, где идут, куда. Наперебой, бессвязно и возбужденно, рассказывали друг другу что-то о случившемся с каждым за долгую разлуку, неотрывно глядя в глаза.

И только когда колонна, мощно зашумев морским прибоем, остановилась, и раздались крики: «Гляньте, там солдаты! Казаки, казаки!», Зина и Митя как очнулись.

Огляделись и увидели впереди, за пустым пространством улицы перед головой колонны – серую шинельную цепь, перегородившую путь. За ней, на нетерпеливо гарцующих лошадях – черный островок казачьей полусотни.

Зина искоса глянула на посуровевшего Митю, на щеках которого перекатывались тугие желваки, и не стала спрашивать то, что ей очень хотелось спросить. Зачем и почему он в этом шествии? Разве чтение прокламаций и крамольные споры не остались в далеком прошлом, где они, в сущности, были еще детьми? И нужно ли это им, наконец, встретившим друг друга вновь?

А Дмитрий неожиданной встрече был рад вдвойне. Не раз приходила в юношеские сны потерявшаяся «барышня-крестьянка», не раз он проходил мимо молчаливо блестевшего окнами особняка… И, наконец, она – рядом! Любимая, долгожданная…

Колонна снова качнулась. Рабочие пальцы крепче сжали древки лозунгов и флагов. Теперь молчаливая, отчего казавшаяся еще более страшной, людская река медленно приближалась к блестящей полоске штыков. Из гущи вдруг, нестройно, но увереннее и увереннее, грянуло:

Солдаты неожиданно расступились. В образовавшийся просвет с гиканьем и посвистами рванули казаки! Дробот копыт по брусчатке и улюлюканье перебили песню.

– Казаки! Казаки!

Колонна остановилась. Первые ряды непроизвольно попятились. И тут же храпящие кони врезались в сбившихся людей, над головами перегнувшихся через луки казаков взлетели нагайки.

«А-а-а!»

Первые ряды бросились назад, кто-то упал, закрывая руками голову, кто-то катился кубарем, уже ничего не видя и не соображая. Все перемешалось! Зина увидела, как один казак выхватил шашку и плашмя ударил бегущего седоголового мужчину. Тот рухнул на брусчатку.

– Митя! Митя! Да что же это такое?! – закричала Зина.

Дмитрий, молча и сильно схватив ее за руку, побежал от настигающих конных, потом резко дернул в какой-то проулок.

Тяжело дыша, они влетели в темное парадное обшарпанного доходного дома, привалились к грязной стене. Услышали, как, догоняя кого-то, по проулку пронеслись верховые, зычно гикая и страшно свистя.

– Митя, Митя! Да что же это, что? – только и повторяла Зина, плача и стуча кулачками Дмитрию в грудь.

А он стоял, опустив руки, смотрел, в полуоборот головы, на улицу через мутную дверную стекляшку и молчал, до крови закусив губу.

Спустя полчаса осторожно выглянули на улицу. Только тут Зина опомнилась, обнаружив свое нелепое одеяние. Оба смутились, и Дмитрий быстро повел ее через дворы домой. Прощались под той же, как раньше, густой и высокой акацией у дальних ворот, через которые во двор особняка запускали ломовые подводы с углем и прочим. В ажурного литья чугунных воротах была небольшая калиточка, через которую можно попасть к выходившему во двор черному ходу. В те давние свидания Зина этой калиточкой пользовалась.

– Ну, как, Зин, видела? Вот так они нашего брата!

– Но как же все это можно, Митя? Боже мой! Нельзя же, нельзя!..

– Кому нельзя, а кому очень даже запросто! Ну, ничего, отольются кошке… – Дмитрий не договорил, снова заиграл желваками, стиснув зубы до хруста.

Тут из-за угла, куда выходили парадные двери дома, показались быстро идущие к воротам нянька Феодора и дворник Артемыч. Молодых они еще не узрели, Зина их увидела первой и, вздрогнув, схватила Дмитрия за руку.

– Митя, кормилица! – прошептала, указывая глазами.

– Что? Кормилица? – переспросил Дмитрий, вертя головой. – А, ну да… Кормилица… А как же! Ищут потерю! Ну тогда – покедова! – Помолчал, уже делая шаг прочь, быстро спросил:

– Завтра, в семь вечера, у Золотых ворот. Придешь?

Она согласно махнула ему рукой, счастливо улыбаясь.

– Это кто был, рыбонька? – подозрительно спросила Феодора, щурясь и поднося сухонькую ладонь ко лбу, чтоб лучше вглядеться. – Куда ж ты, в такую круговерть, побежала, девонька?! А ежели б… Ох, не приведи Господи!

– Мабуть, паничка, догнать? – кивнул черной, как уголь, башкой Артемыч. – Приставал, холера?!

– Что вы, что вы! – замахала руками Зина. – Он меня из этой паники и вытащил, не выдумывай, Артемыч!

– Хто это такой? – не могла угомониться переволновавшаяся нянька.

– Один хороший человек, – тихо сказала Зина, глядя на удаляющуюся крепко скроенную фигуру.

– Ой, гляди, девонька, все оне хороши, хоть ищы, хоть не ищы! – сердито и в то же время участливо вздохнула старушка, но тут же свела брови. – Батюшка твой, Василий Николаевич, такого дрозда закатит, как прознается, – враз невеститься охота пройдет!

– Конечно, пушистенькая ты моя! – обняла няньку Зина. – Наябедничаешь – и закатит!

– Ох, коза! – зажмурилась в улыбке довольная старушка.

Но дома долго ворчала, увидев, поначалу не бросившийся в глаза, уличный наряд Зины. Батюшке же, как всегда, ни словечка. И назавтра Зина отправилась на свидание.

3

С Митей они встречались все лето, как только позволяли Зине ее обязанности сиделки. Гуляли в городском саду, на набережной, конечно, не там, где можно было встретить знакомых. За своих Митя не переживал, но попадаться на глаза фланирующим парочкам важных господ, хорошо знакомых с отцом и матерью Зины, не хотелось обоим. Чаще сидели на отвесном берегу, у воды, или бродили тенистыми аллеями, круто заворачивающими к Аскольдовой могиле – самому романтическому месту в обширном парке. И говорили, говорили…

Поначалу многое, о чем ей рассказывал Митя, она просто не воспринимала. Все ее воспитание противилось услышанному. Но перед глазами вновь вставала казачья расправа над рабочими манифестантами, и Зина дотошно, скрупулезно выспрашивала Дмитрия: почему рабочие пошли на это шествие, как он и его товарищи работают на заводе, совладельцем которого был ее отец, как живут рабочие семьи.