А зимой приехал.

Заметно изменился. Возмужал. Появилось больше степенности, рассудительности. Рассказал, что в Томске устроился в ремонтных мастерских, снимает угол, но главным занятием остается партийная агитация среди рабочих и солдат местного гарнизона.

Зина поила суженого чаем, он уписывал за обе щеки ватрушки, а потом отставил чашку и взял ее за руки.

– Зина, дорогая моя, все ли у нас по-прежнему?

– Зачем ты спрашиваешь? Милый, родной… – Прижалась к нему всем телом.

– Зачем? – повторил, нежно целуя ее за ушком. – А узнать хочу, поехала бы со мной? Навсегда чтобы быть рядом, никогда не расставаться!

– Никогда? – эхом откликнулась она, пьянея от близости.

– Никогда! – ответил он твердо и крепко обнял ее…

4

Они уехали через три дня. Отцу она оставила коротенькую записку, что все объяснит в письме к маменьке, которое отправит днем позже.

Больше она никогда не видела родителей, переписываясь только с матерью, прожившей еще полтора года. Отец отказался от дочери почти сразу.

С Митей они не венчались. Зачем, если не верит он в поповские россказни, а для нее важно, как он думает. Никому она за всю свою жизнь не верила, как Мите. И он ни разу ее веры не обманул.

…Помотались они за два последних года! Из Томска вскоре отправились в Красноярск, оттуда на Урал, потом в Иркутск. Но недолго задержались на ангарских берегах, пришлось переехать в Благовещенск, после в Хабаровск, а с берегов Амура – в Уссурийск. Потом вот Владивосток.

Тут всего хлебнули. И на нелегальное положение дважды переходили, скрываясь от ищеек охранки, и в тайге скитались не так давно. А теперь Чита…

Но это во всех отношениях к лучшему. Владивосток залихорадило – братья-авантюристы Меркуловы перевернули город вверх дном под орудиями запрудивших бухту американского крейсера и японских миноносцев. Скоро и милицию начнут шерстить, до Мити доберутся. Значит, так и так пришлось бы уходить.

Зинаида Васильевна с грустью поглядела на мужа, задумавшегося над пустой тарелкой.

– Митя, о чем думы?

– Да вот никак не могу смириться, что снова белая контра над нами верх взяла!

– Зато, Митя, в Чите стоим крепко, идея с буферной республикой очень своевременна!

– О, да ты у меня настоящим политиком стала! – засмеялся Дмитрий Иванович, привлек к себе жену. – Ничего, это пока – буфер! Оттуда мы на белую сволочь снова пойдем, недолго этим скрипкам мелодию играть!

Назавтра и тронулись в путь, так как передавать дела во владивостокском угрозыске все равно было некому, да и рисковать понапрасну ни к чему.

Ехали долго. Через Китай – на Транссибе сидели беляки. Особоуполномоченный Дальневосточной республики в полосе отчуждения Китайской Восточной железной дороги выдал задним числом гражданину Фоменко Дмитрию Ивановичу удостоверение на предмет свободного въезда на территорию ДВР, в город Читу.

…Первые две недели чета Фоменко жила в приспособленном под квартирки железнодорожном вагоне, стоящем в числе двух десятков таких же «хором» на задах станции Чита-II. Жилые вагоны специально предназначались для служащих министерств и ведомств ДВР, не имеющих жилья, чтобы им было удобнее добираться до работы, благо вокзал чуть ли не в центре столицы. Зинаида Васильевна в шутку называла квартирку на колесах «вагон-салоном Его Императорского Величества». И без былой роскоши она была счастлива – рядом был ее Митя. Ее!

Да, в этом она была абсолютно права. Не поверил бы никто из прежних киевских знакомых и друзей Дмитрия Ивановича, когда бы встретил его сегодняшнего.

Зинаида Васильевна не просто моталась с ним по городам и весям. Весь свой нерастраченный педагогический запал она направила на мужа. Читающего чуть ли не по складам рабочего паренька превратила в образованнейшего человека, понимающего три языка!

Он оказался способным, все схватывал на лету и вместе с тем старательно по ночам трудился над учебниками, шепотом, чтобы не разбудить жену, тренируясь в произношении чужеземных слов.

В Чите практически никто, может быть, за исключением Иванова, не знал о феномене Дмитрия Ивановича.

Внешне же Фоменко производил впечатление противоположное – довольно ограниченного человека, на что в том же Владивостоке покупались считавшие себя тертыми калачами преступники.

Вступив в должность начальника железнодорожной милиции, Дмитрий Иванович через короткое время понял, что товминистра Иванов, знакомя его по приезде с обстановкой, нисколько не преувеличивал, говоря о расхлябанности среди служащих, о низких результатах в раскрытии преступлений и их предупреждении.

Ситуация действительно выглядела катастрофической. Большинство милиционеров – бывшие деревенские парни из расформированных партизанских отрядов. Опыт милицейской службы отсутствовал, умения опроса свидетелей не было никакого. На шее угрозыска повисали мертвым грузом, казалось бы, элементарные происшествия.

Самым лакомым куском для уголовников были вокзалы, особенно второчитинский, центральный. Здесь гужевали наглые карманники и майданники, утаскивающие узлы и чемоданы чуть ли не на глазах жертв, фланировали проститутки – биксы вокзальные, сновали, шаря глазами в поисках богатого клиента, карточные шулера.

В близлежащих проулках и зарослях кустов по берегу речки Читинки зазевавшегося или одинокого пассажира поджидали гоп-стопники, нередко вооруженные не только отточенным ножиком.

Видя полную свою беззащитность на вокзале, обыватель приходил к убеждению, что вся вокзальная милиция попросту куплена с потрохами уголовной шатией-братией, потому и закрывает глаза на безобразия, грабежи и воровство.

Основания для таких умозаключений, к сожалению, присутствовали. Только в первый месяц своего начальствования Дмитрию Ивановичу пришлось уволить пятерых милиционеров из отделения на станции Чита-II: за поборы с пассажиров. Еще четверо уволились, не дожидаясь скандала, сами. Это были минусы, но были и плюсы.

На работу в милицию приходили ребята, отслужившие в Нарревармии, уже узнавшие и понявшие дисциплину. С одним из таких новичков Дмитрию Ивановичу довелось познакомиться при обстоятельствах примечательных.

1

В первую субботу августа 1921 года, шестого числа, день отличался невыносимой духотой, все предвещало грозу – и спертый горячий воздух, колышущийся маревом, и заходящие с юго-востока, из «гнилого угла», с каждым часом все больше громоздящиеся друг на друга лиловые тучи. И полная остановка ветерка, набирающего силы, чтобы потом, перед мгновением грозового удара, вздыбить песок на улицах, рвануть до хруста тополиные ветки, сдернуть дранье с крыш и закрутить столб пыли посреди Сенной площади.

– Да, дождичек бы не помешал, пыль прибить, – высунулся в распахнутое окно дежурки розовощекий и гибкий, с большими карими глазами на круглом лице Федя Демчин, молодой, но уже отслуживший в армии паренек, работающий в милиции вторую неделю.