— Кармелла, но это же глупо, — морщился повар.

Глупо или нет, однако аппарат так и продолжал стоять на тумбочке Кармеллы. Всякий раз, когда звонил Кетчум и оператор спрашивал, согласен ли абонент оплатить разговор, она соглашалась и говорила:

— Здравствуйте, мистер Кетчум. Когда же я вас увижу? Мне бы очень хотелось с вами познакомиться.

Кетчум не был особо разговорчивым, во всяком случае с нею. Вскоре Кармелла передавала трубку повару:

— Гамба, это тебя.

Но весной шестьдесят седьмого года, когда Доминик и Кармелла оба переживали за Дэнни (конечно, мальчик заслуживал лучшей жены, а не этой стервы Кэти), звонков с севера было больше, чем обычно. В основном они касались наблюдений за Карлом и возможной угрозы со стороны Ковбоя. Позвонив Дэнни, Кетчум сразу позвонил и своему старому другу. Кармелла привычно спросила, когда же она увидит знаменитого сплавщика. Ответ Кетчума напугал ее:

— Не знаю, захотите ли вы вообще меня видеть. Лучше нам не встречаться.

У Кармеллы похолодела спина. Она и так была огорчена событиями нынешней весны. А тут еще эти пугающие слова мистера Кетчума. Кармелла искренне желала, чтобы уход Кэти принес Дэнни такое же облегчение, как и ей. Одно дело расстаться с мужчиной (это Кармелла понимала). Но чтобы мать бросила собственного ребенка? Это был явный грех. И все же вдова дель Пополо радовалась ее уходу. Вряд ли малышу было бы лучше, если бы она осталась. Ну какая мать из этой сумасбродной женщины? Кармелла и Доминик сразу же невзлюбили Кэти Каллахан. Среди посетительниц «Vicino di Napoli» хватало похожих на нее.

— От нее пахнет деньгами, — сказала повару Кармелла, впервые увидев его невестку.

— Не совсем так. Это под нею пахнет деньгами, — отозвался повар.

Он хотел сказать, что деньги семьи Кэти были для этой взбалмошной особы чем-то вроде ограждающей сетки. Она могла вести себя как вздумается, поскольку знала: родительские денежки не дадут ей упасть. Доминик разделял мнение Кетчума: Кэти только строит из себя свободную душу. Дэнни не понимал отца. Ему думалось, что повар недолюбливает Кэти из-за ее сходства с Рози (его свободолюбивой матерью, не обремененной супружеской верностью). Однако Доминик и Кетчум взъелись на Кэти как раз из-за того, что она была совершенно не похожа на Рози Калоджеро (ее взгляды тут были ни при чем).

Да и кто она такая, эта Кэти? Вертихвостка-отступница со «страховочной подушкой», набитой деньгами. Кетчум назвал ее «обыкновенной курвой». А вот Рози любила и его, и повара. Она оказалась в ловушке, потому что искренне любила их обоих. И они тоже попали в ловушку. Да можно ли вообще сравнивать Кэти с Рози? Эта шлюха Каллахан трахалась с кем попало. Она руководствовалась высшим политическим смыслом и потому думала, что находится вне таких заурядных понятий, как «брак» и «материнство».

Кармелла понимала, как мучительно Доминику видеть отношение сына к покойной матери. Дэнни считал, что Рози была ничем не лучше его Кэти. Доминик очень подробно объяснил Кармелле эту «любовь втроем», но она была вынуждена признаться, что поняла немногим больше, чем Дэнни. Вдова дель Пополо еще могла понять причину возникновения «треугольника», но не длительность его существования. И она здорово сердилась на своего дорогого Гамбу за то, что он раньше не рассказал сыну о Рози. Дэнни был достаточно взрослым, лучше бы он узнал об этой истории от отца, а не от случайно проболтавшегося Кетчума.

Ранним утром (почти ночью), когда Дэнни позвонил, трубку, естественно, тоже взяла Кармелла.

— Секондо! — воскликнула она, услышав его голос.

Это было прозвищем Дэнни во времена его работы в «Vicino di Napoli». Первым его так назвал старик Полкари. Секондо Анджело, буквально — «второй Эйнджел».

Щадя Кармеллу, персонал ресторана называл Дэнни Анджело, и никогда — Анджелу. В ее присутствии они вообще опускали имя, оставляя только Секондо. Правда, Кармелла так любила Дэнни, что часто говорила о нем как о своем secondo figlio («втором сыне»).

На ресторанном жаргоне secondo означало еще и «второе блюдо». Прозвище незаметно прилипло к Дэнни.

Однако сейчас Секондо Анджело не был настроен разговаривать с Кармеллой.

— Мне надо поговорить с отцом, — без привычных расспросов сказал Дэнни.

(Кетчум предупредил повара, что Дэнни позвонит. «Прости, Стряпун, но я проболтался», — признался сплавщик.)

В это апрельское утро Кармелла по голосу Дэнни поняла: молодой писатель сердит на своего отца за утаивание правды о «треугольнике». Разумеется, она слышала то, что говорил в трубку повар, но о словах Дэнни могла только догадываться. Чувствовалось, разговор у отца с сыном был весьма напряженным.

— Прости, сын. Я собирался рассказать тебе об этом, — начал повар.

Дэнни кричал в трубку, и потому Кармелла услышала его ответ на отцовские слова:

— Чего же ты ждал?

— Наверное, момента, когда с тобой случится что-то вроде этого и ты лучше поймешь, до чего тяжело иногда бывает с женщинами.

За такие слова Кармелла наградила своего дорогого Гамбу тумаком. Произнесенное им слово «этого», конечно же, относилось к уходу Кэти. Как будто их отношения с Дэнни, с самого начала пошедшие не по той колее, можно было сравнить с тем, что складывалось между поваром, Рози и Кетчумом. Но зачем они так долго врали мальчишке про медведя? Кармелла не понимала, да и Дэнни, как ей казалось, тоже.

Нынешняя подруга Доминика лежала, вслушиваясь в его рассказ сыну о том далеком позднем вечере. Тогда Рози призналась мужу, что спит с Кетчумом. Они оба были достаточно пьяны. Вскоре в кухню ввалился столь же пьяный Кетчум, и повар ударил своего лучшего друга сковородой. К счастью, Кетчум достаточно побывал в переделках. Он искренне верил, что в окрестных местах не было человека, который хотя бы раз не попытался с ним сцепиться. За годы его реакция на удары отработалась до автоматизма. Должно быть, он слегка отклонил сковороду предплечьем, изменив направление удара. Удар пришелся кромкой, а не всей массой и прямо по лбу, а не в висок. В противном случае даже частично отклоненный удар мог бы стоить ему жизни.

Врачей в Извилистом не было ни тогда, ни позже. Не было даже лесопилки, запруды (впоследствии названной плотиной Покойницы) и поселка, где в дальнейшем обосновался жуткий коновал, именующий себя медиком. Кетчума разложили в зале на столе, и Рози зашила ему рану. Вместо хирургических ниток она взяла тончайшую проволоку из нержавеющей стали. Этой проволокой повар скреплял фаршированных кур и индеек. Вначале Доминик подержал проволоку в кипящей воде. Пока накладывали