Однако, когда мы остались одни, он, вместо того чтобы говорить о музыке, спросил меня о том, как продвигается следствие.

— За что их убили, Риту и Горкина? Я не понимаю! — Он говорил эмоционально, чувствовалось, что эта ночь после нашего с ним разговора не прошла бесследно. Он думал о своей дочери, о том, как трагично закончилась ее жизнь. Я же подумал тогда, что, вероятно, он единственный и жалеет ее, в то время как мы все, даже Валя, относимся к ее смерти как к справедливому наказанию. Быть может, он считает себя виновным в том, что с ней произошло. Возможно, если бы он больше времени уделял ее воспитанию, то она выросла бы хорошей, кроткой девочкой, точно чувствующей границы дозволенного. Хотя, с другой стороны, его родной сын, Петр, воспитанный, казалось бы, в приличной семье, тоже не очень-то чувствовал эти грани. Доказательством тому стал наш ночной разговор, когда Вайс предположил, что мы с Еремой явились к нему, чтобы сообщить, где в настоящий момент пьянствует его сын. Стало быть, не все так гладко и в их семействе.

— Идет следствие, но никто точно не может сказать, за что и кто убил их, — ответил я. — Однако есть предположения, что это двойное убийство связано с прошлым Риты.

В сущности, ничего нового мы друг от друга не узнали, поскольку обменивались соображениями ночью.

— Скажите, Михаил Семенович, вам что-нибудь известно о станции Анисовая?

— Да нет, ничего. Ну, есть такая станция, и что?

— А фамилия Хлуднев или Хлуднева вам ни о чем не говорит?

— Надо подумать. Но пока что на ум ничего не приходит.

— Горкин… его мать рассказала, что тогда, давно, когда Федор вернулся из Москвы, он предупредил ее, что если его будет спрашивать кто-нибудь со станции Анисовая или человек по фамилии Хлуднев, то пусть она скажет, что его нет, что он умер.

— Вот как? И что? Кто-нибудь выезжал на эту станцию?

— Точно не знаю, но думаю, что нет.

— А вот я бы на месте следователя сразу бы отправился туда. К тому же это наверняка станция, находящаяся по пути следования московского поезда.

— Да, я тоже так считаю. Горкин был напуган, и сильно, и этот его страх связан с событиями, которые произошли после того, как он покинул дом и отправился с Ритой в Москву. И уж если он сказал, чтобы мать оградила его от человека по фамилии Хлуднев, значит, его и следует искать! Но мы с вами не следователи, а потому не имеем права ничего предпринимать. К тому же вполне возможно, что кто-то из оперативников или, я не знаю там, следователь, уже на Анисовой!

Пока мы с ним разговаривали, где-то в доме произошло движение, послышались голоса, и я, извинившись, вышел из кабинета. Вайс последовал за мной.

Направляясь в гостиную, откуда и доносились звуки, я заметил в холле два большущих чемодана, какие-то коробки, узлы. Признаться, я даже и не удивился, когда, войдя в гостиную, увидел стоящую посреди комнаты Машу. У нее был вид человека, который оказался среди инопланетян. Она озиралась по сторонам и словно не верила в то, что видит вокруг себя. Со стороны кухни появился Ерема с блюдом, на котором горкой были разложены блестящие и очень аппетитные, в зеленовато-желтых зонтиках укропа, красные помидоры. Я никогда не видел его таким счастливым, веселым, отчаянно дерзким!

— Вот, угощайтесь, это Маша сделала. Соленые помидоры, бочковые, очень вкусные! — сказал он. — Маша, не бойся, эти люди тебя не съедят. Это — музыканты, пианисты. Они питаются нотами и роялями!

И он захохотал своим гортанным, трубным смехом.

— Боже, что-то я совсем растерялась! — попыталась взять себя в руки оторопевшая от внезапного появления в этой рафинированной компании румяной крестьянки Валя. — Познакомьтесь, пожалуйста, это Мария — невеста…

— …моего брата, — поспешил вставить я, поскольку отлично помнил, что ночью в разговоре с Вайсом именно так представил Ерему.

Валентина бросила на меня взгляд, в котором было и удивление, и благодарность.

— Ну, что ж, — первой расколдовалась после каменного ступора Ирина Вайс, улыбнулась и села за стол, — попробуем ваши помидорчики! Тем более что выглядят они великолепно! А запах какой! Лара, чего стоишь, садись!

Мне нравилось, что Ирина, которую мне прежде удавалось увидеть лишь издалека и которая всегда была окутана для меня ореолом какой-то царственности, недосягаемости и виделась надменной и неприступной, в жизни оказалась человеком веселым, компанейским и легким в общении. Ну и конечно, чувствовалось, что она была лидером в семье, ее авторитет был непререкаемым. Вот как она скажет, так все и будет. Вот решила она принять Валентину, значит, так тому и быть. Понравятся ей эти соленые помидорчики, значит, они по-настоящему вкусные, волшебные.

Улучив момент, я вытащил Ерему в холл.

— Как дела? Что нового? — спросил я его, помня о его желании снять квартиру, чтобы перевезти туда Машу.

— Квартиру пока не нашел. Не так-то это просто. Но не мог же я оставить ее в гостинице? Вдруг муж бы ее там нашел?

— Ты серьезно решил на ней жениться?

— Я все делаю серьезно. — Лицо Еремы внезапно приобрело какое-то свирепое выражение.

— Ерема, ты не подумай, просто мы переживаем за тебя. Все как-то быстро случилось. Ты же ее совсем не знаешь!

— А ты что знаешь про свою жену? — Глаза его с толстыми веками прищурились, а лицо окаменело. Что он хотел этим сказать?

— Ерема, не пугай меня. Что еще я не знаю о Вале?

— Да ничего ты про нее не знаешь. Совсем. Не знаешь, какой она сильный и цельный человек. И как переживает за тебя. А еще… Она не уверена в тебе.

— Почему?

— Я расскажу тебе. Понимаешь, она хочет оставить тебя в покое, дать тебе свободу.

— Не понял? О чем ты? И откуда тебе знать, что она хочет?

— Ты невнимательный, Серж. Я просмотрел журнал ее посещений в компьютере — она собралась в Европу. Присматривает себе дом. А еще почитывает разные там статьи на психологические темы. Говорю же тебе, она собирается бросить тебя.

— Но почему?

— Да потому что вбила себе в голову, что заставила тебя жениться на себе. Еще переживает, что втянула тебя в эту историю с убийством ее родителей.

— Ерема, скажи, ты все это придумал? Ты просто ревнуешь? Ты ненавидишь меня за то, что она вышла за меня замуж? Что потратила на меня все состояние? Но я все верну ей!

— Ты идиот, Серж, — сказал он совсем низким голосом, словно прорычал. — Просто ты не любишь ее, и она это чувствует.

— Но откуда тебе знать, люблю я ее или нет? — Я так разволновался, что у меня, здорового и крепкого мужчины, ноги подкосились, голова закружилась так, как если бы меня перевернули вверх ногами. Я так испугался того, что Валентина бросит меня, что вцепился в руку Еремы, впился в нее ногтями, боясь упустить и его, единственного человека, который может мне помочь. — Что я должен сделать? Что?