Простота и нарочитая элементарность его жизни неожиданно приглянулись Басаргину. Сам он никогда не стремился к примитиву, но в его собственной жизни так все было накручено-наверчено в последнее время, что встреча с этим человеком освежила его, заставила по-новому посмотреть на многие вещи.

Он купил свежайший, еще дышащий калач и с упоением впился зубами в хрустящую «ручку». Какое счастье поесть, когда очень хочется, и не важно, что на ходу.

В сырном отделе он прихватил изрядный кус пахучего сыра «Бакштейн», которым они с Марго любили лакомиться в прежние счастливые дни. Сыр нельзя было есть на улице, неудобно, да и запашок тот еще. Любые изыски почему-то всегда находятся на грани возможного. Интересно, почему это? Надо будет подумать на досуге.

Сунув сыр в карман пальто, Басаргин пересек Страстную площадь и очутился перед кинотеатром «Новости дня». Шел германский фильм «Кабинет доктора Калигари» с изумительным Конрадом Фейдтом в роли таинственного Сомнамбулы. Зловещий доктор Калигари погружает его в глубокий гипнотический сон и заставляет совершать чудовищные убийства. Басаргин уже ходил на этот фильм с Ксенией, но тогда они не досидели и до середины. Ксения жутко перепугалась и попросила увести ее. Басаргина же заинтриговала гротескная, вся искривленная панорама города, где отсутствует солнечный свет. Острые углы теней, мрачные изломы улиц, освещенных лишь тусклыми фонарями, создавали идеальный фон для кровавой мистической истории. Но особенно потряс Сомнамбула, его огромные трагические глаза, бледаая неподвижная маска лица с черной прорезью рта и изумительные нервные руки скрипача на черном фоне трико.

Сеанс уже начался. Басаргин пробрался на свое место, как мог, осторожно. Зал быт почти забит, несмотря на ранний час. Впрочем, суббота, святое дело.

На экране как раз возникла черная тень убийцы с занесенным над жертвой кинжалом. Примерно с этого места они и ушли в прошлый раз. Басаргин расстегнул пальто, как мог, вытянул ноги и погрузился в иной, ирреальный мир.

Вскоре его, однако, отвлекли какие-то странные перемещения вокруг его персоны. Сначала поднялась парочка справа и пересела подальше. Потом, недовольно ворча, ушел мужчина слева. Басаргин не придал этому особого внимания и продолжал смотреть. Он забеспокоился только тогда, когда сразу четыре человека, сидевшие впереди, как по команде, обернулись, посмотрели на него и строем вышли.

Басаргин огляделся. По какой-то таинственной причине он вдруг стал центром внимания всех без исключения соседей. Тех, что еще остались. Причем смотрели на него как-то странно.

Тут он с ужасом вспомнил. «Бакштейн». Чертов сыр лежал, забытый, в кармане и вовсю «ароматизировал» воздух. Бедняги! Уж за это они точно не платили.

Он пулей вылетел из зала. Фильм опять остался недосмотренным. По дороге домой Басаргин хохотал во все горло, как последний городской сумасшедший. От него шарахались, но он ничего вокруг не замечал. Надо же, люди в субботу встали пораньше, вымыли уши и как порядочные отправились в кино. И вместо созерцания бесспорного шедевра вынуждены нюхать заскорузлые носки. Они ведь так, наверное, подумали.

Сам собой сложился экспромт:

Хочешь быть один, пацан, Положи «Бакштейн» в карман. А если полный идиот, Положи еще и в рот. В великолепном настроении Басаргин влетел в квартиру, распевая свой экспромт, но вдруг осекся, замер на пороге кухни, словно наскочил на невидимую стену.

У гудящего, как шмель, примуса, стояли тетя Саша и Марго и жарили оладушки. В простом домашнем платье с закатанными до локтей рукавами и трогательном фартучке, завязанном бантом на талии, Марго была похожа на маленькую прилежную девочку, которую бабушка учит готовить.

— И-ишь ты, поеть. Что твой чижик, — пробормотала нараспев тетя Саша и, вытерев руки о полотенце, висевшее у нее через плечо, колобком выкатилась мимо него из кухни.

Марго осталась стоять у примуса, уронив руки вдоль тела. Она так и не произнесла ни слова. Басаргин смотрел на нее с дурацкой, шалой улыбкой, которая, может, и была сейчас не к месту, но никак не хотела сползать с лица. Он выудил из кармана героический «Бакштейн», изрядно помятый, но не сломленный, и протянул ей.

— Вот принес «Бакштейн» к завтраку. Весь пропах, пока шел. — Видимо, сегодня это было ключевое слово. Уголки губ ее дрогнули, глаза осветились внутренним смехом, и она бросилась ему на шею. Оладьи так и остались гореть на сковороде.

— Ты только не одевайся еще. Я так давно тебя не видел.

— Я тоже.

Марго прошлась по комнате босиком и остановилась перед большим зеркалом в раме красного дерева. Тоже, между прочим, осколок прошлых хозяев.

— А ты не задумывался над тем, что в этой комнате нет почти ничего от нас? — спросила она вдруг.

— Да, пожалуй, — отозвался Басаргин. — Если вдуматься, только пианино и книги.

— И если мы вдруг исчезнем, ничто не напомнит о нас, — продолжала Марго. — И никто не вспомнит.

— Как это великолепно, правда?

— Да. Мы совсем-совсем свободны. — Марго раскинула руки, словно крылья. — Как она прекрасна, наша комната. Я уже отвыкла так думать.

— Это потому, что ты здесь.

— Но я никуда не уезжала.

— Все равно, тебя здесь не было.

— И тебя.

— И меня.

— Но сейчас мы оба вернулись. Чудесно, правда?

— Да.

Марго всмотрелась в свое отражение в зеркале. Ее тело матово светилось изнутри, как изящный опаловый сосуд, до краев наполненный любовью. «Я люблю свое тело, — подумала она. — Оно прекрасно оттого, что его руки прикасались к нему, его глаза и губы ласкали его. Мы прекрасны и бессмертны, пока любим».

— Пока мы вместе, мы никогда не умрем. Смерти нет для нас.

— Почему ты так решила?

— Просто посмотрела в зеркало. Что бы мы, женщины, делали без зеркал?

— Может быть, почаще смотрели в глаза влюбленных мужчин. И прозревали бы истину.

— Как скромно!

— Зато верно. Скажи, он видел тебя такой?

Марго медленно повернулась, пытливо вгляделась в его лицо, силясь понять, что кроется за этим вопросом. Неужели обычная ревность?

— Это имеет значение?

— Сейчас нет, потом — не знаю. Так видел?

— Никогда. А она?

— Нет.

Марго подошла, присела на краешек кровати. Осторожно, как слепая, провела кончиками пальцев по его лицу, плечам, груди.

— Мы можем говорить о них, сколько захотим, можем задавать друг другу любые вопросы.

Ее пальцы скользнули вниз по его животу. Марго почувствовала, как он весь напрягся под ее рукой.

— Мы можем говорить о чем угодно, не опасаясь быть непонятыми. Но не теперь. Теперь я буду любить тебя, сразу за все пропущенное время.