беспамятства пустой день. Пройтись на лыжах? Вон какой крепкий морозец. С Володей бы… Володя уехал раньше Светланы, до темноты его ждать нечего. Соблазнить на прогулку Евгению Ивановну? Наверное, Чурилова на утреннике, руководители групп продленного дня не свободны и в каникулы. Впрочем, завтра и Валентине нужно в школу к десяти: педсовет, потом готовить отчет по первичной организации педагогического общества, которую она возглавляет. Но сегодня! Планировала побывать в семьях у детей, с чьими родителями еще незнакома. С утра вряд ли кто есть дома. Может быть, мать Инны Котовой? Она работает на заводе посменно. Отец Инны учился когда-то у Валентины, в одном из первых ее рафовских выпусков. Вот уж вертелся, бывало, на занятиях, никогда не посидит спокойно на месте! Уехал в Харьков поступать в техникум, не поступил, определился кем-то на стройку. Там и женился. Потом перевез семью сюда, на родину. Что-то не получилось у них с женой, или нравилось им жить врозь: работал все там же, в Харькове, дома бывал наездами. Инна жила вдвоем с матерью, в дедовском доме, старики Котовы умерли несколько лет назад, только что успев перестроить свою хату… Можно прогуляться в ту сторону, вдруг мама Инны как раз дома. А и на смене — стоит у них побывать. Девочка очень хорошая. Евгения Ивановна говорит — в этом заслуга матери, хотя многое в Инне от деда, честный, мудрый был он старик.

Едва отошла Валентина от своей калитки, увидела физика: скользит себе на лыжах, брови закуржавели, на бороде иней, будто носился невесть куда. Вот с кем договориться насчет лыжной прогулки! Только успеет ли она теперь на молодыми-то… Живет Иван Дмитриевич через дом от нее, соседи. А постоянным гостем пока не стал. Как раз и пригласить бы!

— Откуда, Ванечка? — окликнула его Валентина. — В Терновку, что ли, бегали, инеем заросли?

— В Яблоново. Провожал Светлану Николавну.

— Какую Светлану Николавну?

— Здравствуйте! — насмешливо поклонился физик. — Которая у вас ночевала сегодня.

— Да где вы нашли-то ее?

— Вышел на прогулку, смотрю, она движется. Ну, проводил. Все же мы коллеги по институту, — сказал и стремглав покатился под горку физик.

Валентина шла, поглядывая по сторонам, отвечая на приветствия встречных, — в Рафовке все знали ее, и она знала почти всех.

За универмагом, у поворота дороги, кособочился небольшой продуктовый магазин. Возле него с полудня всегда толпились мужчины. И сейчас то один, то другой выскальзывал из магазина, придерживая бутылки в карманах телогреек и пальто. Наблюдая такое, Валентина всегда спрашивала себя: откуда их столько здесь, в не очень населенной Рафовке, да еще в рабочее время? Неужели забегают с работы заводские? Или проезжие шоферы, всякие случайные люди, ведь своих, сельских, она встречала не так-то уж много… Хотя — вот и знакомое, слишком знакомое лицо, опухшее, в густой грязной щетине.

— Не узнаете? — с хриплым смешком спросил ее Рыбин. — Пришли полюбоваться на дело рук своих? Любуйтесь. Радуйтесь. Вот до чего довели человека, — распахнул он затасканное пальто, под которым виднелась грязная рубаха.

— Вы до сих пор могли бы работать в школе, Илья Никонович, если бы не пили, — тихо сказала Валентина.

— Не мог-с! — издевательски поклонился ей Рыбин. — Благодаря вашим и иным молитвам оказался, так сказать, за бортом… Пал, так сказать, под градом каменьев и не поднялся. Пребываю в грязи и уничижении на радость вам, власть имущим!

— Все ёрничаете, Илья Никонович, — еще тише сказала Валентина. — И годы не научили. — Она пошла, ощущая, как тяжело дышит позади нее Рыбин, как и сюда, за несколько шагов, долетает запах давно не мытого тела, грязной одежды… Сколько возились с ним, увещевали, устраивали, сколько было комиссий, проверок, специальных заседаний в школе, в районе, в райкоме партии, сколько они все вынесли позора из-за постоянных, последовательных, фантастически злых ябед Рыбина… Прошли годы, а все осталось по-прежнему: Рыбин не работает, не желает работать, где может — клевещет, кляузничает. Первая жена от него уехала, бросив дом и все хозяйство; дом и хозяйство он пропил, сошелся с какой-то тоже пьянствующей женщиной, вскоре похоронил ее… Говорят, пожег на топливо всё, что было деревянного в доставшейся ему после нее хибарке…

Инна что-то делала возле окна, кажется, чистила картошку. Увидев Валентину, радостно кинулась в сени, отпирать. И тут же метнулась назад, в комнату. Валентина вошла почти сразу же вслед за ней, никак не могла в первую минуту понять, что же делает девочка: трясет над ведром с водой мешочек, из которого сыплется сахарный песок. И такое растерянное, испуганное у Инны лицо…

— Что ты, Инна? — сказала Валентина, отбирая у Инны мешок. — Зачем в воду-то?

— Мама велела, если придет кто чужой… спрятать велела, — дрожащими губами вымолвила Инна и упала на стул, закрыв лицо ладонями. — А я… я не умею прятать. Сколько раз говорила ей, что не умею!

— Разве я тебе чужая, Инна, — начала было Валентина и вдруг поняла: песок этот краденый. Мать велела спрятать. Мать работает на сахарном заводе. Да лежи тут на полке сколько угодно сахару, Валентина и не заподозрила бы, что он краденый. Господи, какая нелепость!

— Что теперь будем делать, Инна? — сказала, придя наконец немного в себя, Валентина.

— Я говорила ей: не бери, говорила! А она… — горько рыдала девочка.

— Что же ты мне не сказала об этом?

— О маме-то? — с ужасом взглянула на нее Инна.

Мать… Не могла она маму свою выдать. Это было так понятно, ведь сама Валентина воспитывала в детях священную веру в чистоту и непогрешимость матери. У Инны она одна. Ее мама — самая лучшая. Как же могла Инна предать ее? И как она мучилась, маленькая, надеясь, что все обойдется, что мама поймет, не станет больше… А мать-то что думала, когда приносила домой ворованное? Что же все-таки делать, что делать? Не к добру встретила Валентина Рыбина, ох, не к добру! Он всегда там, где хоронят что-то светлое и дорогое.

6

Да, многое всколыхнула встреча с Рыбиным. Опять возникли, окружили Валентину далекие, полузабытые видения прошлого…

…Как ждала она в тот вечер Володю! Без конца выходила взглянуть: не покажется ли на одной из степных дорог, сбегающихся к Терновке, тупоносый райкомовский «газик». Нет, не едет.

Хозяйки, Дарьи Никитичны, тоже нет. Ее почти не бывает дома, работает дояркой на ферме. Просыпаясь, Валентина находит печь вытопленной, на ней — горячий чайник. Кухня прибрана, земляной пол смазан, горшки вымыты и развешаны на кольях плетня. Одним краем плетень нависал над оврагом. Там у хозяйки были посажены подсолнухи. Валентина любила смотреть на