Сейчас ему трудно, очень трудно. Валентина понимает это, ведь не зря столько времени прожила в селе. В районе сменили чуть не все руководство, остался лишь второй секретарь, Иван Иванович Сорокапятов, — к счастью, человек опытный, занимает этот пост уже десять лет, пришел сразу после того, как освободили район от фашистской оккупации. Председатель райисполкома снят. Временно исполняющий его-обязанности Лямзин, по словам Владимира, боится собственной тени, ничего не хочет решать. В МТС дела идут неважно, в колхозах тоже. Кадры, кадры, кадры… В разгаре уборка. Хозяйственные заботы поглощают все время Володи, некогда отдохнуть, оглянуться. А она, Валентина, бездельничает. Правда, это Владимир попросил ее не устраиваться пока на работу, понимая: стоит ей обрести свое дело, как они вовсе перестанут видеться. Сейчас хоть Валентина свободна, стережет минуты, когда Владимир вырвется позавтракать, пообедать, и они вместе. А тогда?

Валентина понимает это, но понимает и другое: долго она не выдержит. Даже представления не имела, до чего невыносимо безделье! Ведь ей впервые в жизни некуда деть-время. Книги, что привезла с собой, перечитаны по нескольку раз. В библиотеку зашла как-то, на двери замок. Все в поле, страда, горячая пора. Кухня? Много ли нужно двоим, да притом если один из них почти не бывает дома. Оставались степные тропы, и Валентина без устали бродила по ним, дыша знойным воздухом Володиной родины, стремясь проникнуть в ее терпкую, своеобразную красоту. Степь, степь, без конца и без края. Зеленая, желтая, коричневая. Иногда в эту палитру врывается ослепительно-белое, будто в прокаленной насквозь степи чудом сохранился гребень девственно чистого сугроба. Это — мел. Самый обыкновенный мел, которым пишут в классах и которого полно в окружающих холмах. Когда-то, миллионы лет назад, здесь было дно доисторического моря.

Сейчас земля лежит звонкая, сухая, в морщинах оврагов и балок. Июль, а травы рыжие, жесткие. Нет и в помине пестрого разлива гвоздично-ромашковых лугов Вологодщины… Лишь кое-где тешат глаз изумрудные плантации сахарной свеклы, синие пятна дубрав. Властвует над всем тяжелая, пышущая зноем пшеница. Валентина уходила далеко в поле, слушала, как шуршат колосья. Тронешь — на ладонь послушно выкатятся зерна, округлые, налитые. И когда только уберут эти хлеба, и сколько осыплется, пока уберут… Целый день по дорогам тянулись подводы с зерном, оседая под его тяжестью, пыхтели разболтанные, со скрипучими кузовами грузовики. Торжествующе гогоча, по-хозяйски расхаживали гуси. Вот кому раздолье, ведь за каждой бричкой, за каждой машиной тянется золотистый след…

Устав от жары, отдыхала в тенечке, потом шла к Сорокапятовым. В просторных комнатах добротного сорокапятовского дома — пока из частных лишь он один такой был в Терновке — стояли тяжелые дубовые шкафы, комоды, столы; окна, прикрытые ставнями, хранили прохладу… С приветливой Зинаидой Андреевной, женой Сорокапятова, Валентина собирала вишни, училась варить варенье, готовить настойки, наливки: во всей Терновке только у Сорокапятовым был настоящий сад. Прежде, говорят, многие имели сады. В войну часть деревьев вырубили немцы, оставшиеся уничтожили сами жители — на топливо, да и налог надо было платить за каждое дерево. А урожаи не каждый год.

…В тот памятный день, когда она словно прозрела, очнулась от овладевшей ею душевной лени, дом Сорокапятовых встретил ее знакомой устоявшейся тишиной, прохладой, непоколебимым уютом.

Иван Иванович лежал на диване, блаженно вытянув-ноги в шелковых светлых носках. Начищенные до блеска сапоги стояли у изголовья; китель, ставший после войны чем-то вроде формы у ответственных работников, висел на спинке стула.

Увидев Валентину, Сорокапятов сел, поспешно принялся натягивать сапоги. Чтобы не смущать его, Валентина отвернулась. Однако прямо перед ней стояло трюмо, в нем отражался Сорокапятов, приплюснутый, раздвинутый во все стороны, похожий на уродливого божка. Валентина усмехнулась: как это не замечала прежде, что зеркало с дефектом? Она отвела взгляд к буфету, но и там были зеркала, и они отражали все ту же расплывшуюся, казалось, бесформенную, но вовсе не смешную, а жуткую чем-то фигуру.

— Порядок, — сказал Иван Иванович, притопнув напоследок не очень-то, видимо, охотно налезшим сапогом. — Простите, что в таком виде. Жара… Зина будет рада, у нее сегодня вареники с вишнями. Садитесь, в ногах правды нет.

— Спасибо, Иван Иванович. — Валентина смотрела на Сорокапятова и все еще видела ту бесформенную, расплывшуюся массу, словно плотно затянутый корсет, в котором жил человек, вдруг лопнул, все стягиваемое им поползло наружу… — Помешала вам отдыхать? — Добавила, тряхнув головой, чтобы отогнать наваждение. — Была в степи, очень много обозы теряют зерна. Неужели нельзя починить кузова у машин и бричек?

Сорокапятов минуту посопел, недовольно, сбоку, глядя на нее. Наконец снисходительно улыбнулся:

— Понимаю, вы, как супруга, волнуетесь… Но, — голос его звучал еще снисходительней, — не думайте, что мы слепы. Вы сами слышали на активе, были поставлены все задачи. Вовремя даны указания, в том числе и о кузовах. — Он ронял круглые, обтекаемые, ничего не выражающие фразы. Он всегда так говорил, но прежде Валентина видела в них глубину, смысл, понимание дела, в этих круглых обтекаемых фразах. Что же произошло с ней сейчас, почему вдруг речь Сорокапятова утратила для нее осмысленность и глубину? Слова падали пустые, будто мякина, из которой выбито все зерно… — Вам известно, что наши места подвергались оккупации. Народ еще не вошел в норму… Дисциплина — вот наш бич. Нужен контроль и контроль, а нас с Владимиром Лукичом только двое.

— Валечка? — появилась на пороге с посудным полотенцем в руках Зинаида Андреевна. — А я думаю, с кем это мой Иван Иванович разговаривает… Сейчас угощу вас варениками. Отдохнул, бы, не обязательно ехать в такую жару, — обернулась она к мужу.

— Нельзя. Сегодня у Никитенко пускают механизированный ток. И в Рафовку хочу проскочить.

— Все Рыбин? — поджала губы Зинаида Андреевна.

— Он. Завалил райком жалобами. Попробую уговорить, не выметать же сор из избы. — Иван Иванович взял в руки зеленую фуражку с высоким околышем. — А вы погуляйте в саду, вишен нарвите, — посоветовал Валентине. — Лучше, чем заниматься мировыми проблемами.

— Хватит гулять, пора устраиваться на работу. Не знаю только, есть ли свободное место в школе.

— Для вас? — удивилась Зинаида Андреевна. — Еще бы для вас не было! Иван Иванович, слышишь, Валечка надумала работать. Позвони куда надо, распорядись.

— Я сама…

— Ну, нет, позвольте уж мне, — остановился на пороге Сорокапятов. — Кадрами в районе распоряжаюсь я. Конечно, позвоню и все устрою. — Надев фуражку, он вышел.

Зинаида Андреевна повела Валентину на веранду, «насыпала», как она выражалась, полную миску вкуснейших вареников. Солнце стояло в самом зените. Оно заливало крашеный пол веранды, песчаные дорожки, пестрыми бликами плясало в листве деревьев. Валентина, словно наколовшись на его лучи, прикрыла