момент произнесения ею последней фразы в квартире вдруг стало темно. Пока продолжалась немая сцена, Кира на пуантах подбежала к входной двери и прильнула к глазку. Вернувшись, она с гордостью разведчицы сообщила, что дяди в форме Харэнерго проверяли счетчики и отрезали нам провода. Сказали, что какие-то умники к фазе подъезда подключились, а у них на счетчике по нулям. Кроме Киры никого эта новость не обрадовала. Григорич некоторое время в потемках искал фигуру Вована и нашел ее уже выходившей в коридор.

— Эй, товарищ! — обратился к нему Григорич. — А ты не помнишь, кто нам со светом медвежью услугу сделал? Уж не ты ли часом?

— Да если б не я, — завопил Вован, — вы б сейчас без света сидели.

— Мы и сидим, — сказала Рита. — Только теперь штраф тебе платить придется.

— Еще чего! — уже из туалета прогудел зять.

В душе Рита бушевала и когда Вован, кое-как справившись с нуждой, вышел и сделал неожиданное предложение, она совсем онемела. То ли от облегчения мочевого пузыря, то ли от сильного напряжения ума Вован предложил Рите:

— Маман, а давайте квартиру вашу продадим и купим побольше — трехкомнатную.

На щеках тещи выступил нездоровый румянец. Отшатнувшись, она чуть не упала, но Григорич вовремя прижал ее к груди.

— Не поняла, — прошептала Рита.

Не поняли и Маша и их дети, но все прекрасно понял Григорич и несмотря на циканье и шиканье жены, вскипел:

— Ага, то есть в одной комнате ты будешь царствовать, в другой твоя семья ютиться, а в третьей мы с женой. И за всю жилплощадь платить буду я?

На Вована больно было смотреть. Он так надулся, затопал ногами, засопел и с криком:

— Меня здесь никто не воспринимает! Я хотел, чтобы всем удобно было. Все, я больше здесь не живу.

Сделав мхатовскую паузу и не дождавшись криков «Бис!» практически без оваций, Вован вылетел в коридор, и демонстративно хлопнув входной дверью, ушел из дому. Переводя гневный взгляд с Риты на Григорича и обратно, Маша зарычала в адрес матери:

— Я из-за вас мужа потеряю! Будь оно проклято ваше сраное кино.

— А твой муж не обнаглел? — парировала Рита. — Ничего, что я своим домом все его долги погасила?

Со словами: «Вова, вернись!» рыдающая Маша побежала догонять мужа. Кира с Ирочкой тихонько исчезли в своей комнате и носа оттуда не показывали.

— А как все хорошо начиналось, — вздохнула Рита и легла на диван.

Муж присел рядом и положил руку на ноги жене. Он молчал.

— Я не выдержу, — прошептала Рита, откашливаясь. — Господи, неужели мы никогда не разъедемся?

По большому счету Григоричу было ровным счетом наплевать на Вована, но на следующий день был день рождения Риты. С самого раннего субботнего утра Григорич вымыл всю посуду, поставил чайник, сделал любимые Ритины бутерброды и затем уже побрился. Получая кайф от легкости и свежести на лице, он закрыл кран с водой и ойкнул, чуть не забыв о самом главном. На цыпочках заботливый муж прокрался на балкон и извлек из отделения тумбочки шикарный букет белых роз. Рита еще спала, уткнувшись лицом в подушку, что давало Григоричу возможность вернуться в ванную и освежить цветы. После он вновь на цыпочках прокрался по коридору к двери царства Быдловичей и прислушался. На удивление изнутри не доносилось ни звука. Вован не ночевал дома. Маша успешно сдавала на пожарного — минимум, к обеду проснется. Но дети. Эти всегда первыми летели поздравлять бабушку. Сегодня же почему-то никто никуда не спешил. Пожимая плечами, Григорич сверился с календарем на стене. Красным маркером Кира еще в январе обвела число 18, и сегодня был именно этот день.

Наконец-то, послышались шаги, вышла сонная Кира и кивнув деду, молча проследовала в туалет. Григорич терпеливо подождал, пока та сделает все дела и только тогда спросил:

— А ты в курсе, что сегодня за день?

На секунду Кира застыла, пожала плечами и исчезла за дверьми своей комнаты.

Григорич потянул носом воздух удостовериться, уж не пьяна ли его внучка. Ничего подобного не ощущалось. Но услышав скрип кровати Риты, он не стал медлить и с цветами ринулся поздравлять любимую.

Несмотря на все старания мужа, настроение у Риты после вчерашнего было пасмурным. Осадок какой-то несправедливости больно тяготил ее, а что-то придумать, что облегчило бы ее мучения, у Риты не получалось. Мужу она тоже старалась говорить не все, зная его вспыльчивый характер.

— Пошли погуляем в парк, — внезапно предложила она.

Гуляли они молча, ели пиццу, остатками кормили белочек и катались на чертовом колесе. На самой вершине карусели, когда стихли звуки города, Рита грустно сказала мужу:

— Они объявили мне бойкот. Скажи, что я им сделала?

Григорич и сам догадался об этом, но все надеялся. Он подсел ближе к Рите, на которой не было лица, и взял ее руку в свои ладони.

— Не казни себя, лапа, — проговорил он как можно более мягким голосом, хотя в горле першило от негодования на Быдловичей и боли за Риту.

— Ну ладно этот….без стыда и совести, — холодно сказала Рита. — А дочь? Что с ней такое?

— Она полностью легла под мужа, и слова боится поперек сказать, — отозвался Григорич. — А Кире с Ирочкой я напомню, ладно? Вдруг забыли.

Рита крепко сжала ладонь мужа.

— Не смей.

— Но почему?

— Не хочу…. — прошептала Рита. — Не надо. Если им приказали родители, значит, так тому и быть. Не надо, чтоб виноватыми считали нас.

Григорич глубоко вздохнул и задумался.

Прошло два дня, а напряжение отношений в темной квартире не спадало. Все ходили молча, друг с другом никто не здоровался. Почти всех своих знакомых и друзей посетил Григорич с просьбой занять немаленькую сумму на уплату штрафа за свет, но у всех находились убедительные отговорки — стандартные, специально для таких случаев хранимые. Возвращаться домой приходилось ни с чем, разве что Григорич забегал в магазин и покупал хоть что-то вкусненькое для жены. На бледную как моль Риту, становилось все невыносимее смотреть. Она ждала, что зайдет Маша, объяснит, извинится, но та избегала встреч. Внучки тоже не бежали к ней. Рите не хватало их внимания, их теплых прижатых к её груди тел, в которых бьются беззащитные сердца. В минуты страшной тоски, когда Григорич бегал в поисках денег и пропитания, Рита прислоняла ухо к стенке и прислушивалась к голосам Ирочки с Кирой, слушала, улыбалась и плакала в платочек. Каждый вечер, возвращаясь домой и наблюдая следы побелки на мочке уха жены, Григорич вздыхал и