На другой фотографии – Нина готова была поклясться – был изображен совсем еще молодой Габриель Гарсиа Маркес. Его лицо было Нине знакомо, она видела его в газетах. Рядом с Маркесом все тот же мужчина с королевским лицом и Ева Георгиевна в белом платье, летней шляпке и с жемчужным ожерельем вокруг шеи. На этом снимке она тоже была значительно моложе нынешней.

– Богота, семьдесят третий год, – пояснила она. – Мы заезжали в Колумбию с неофициальным визитом во время круиза по Латинской Америке. Маркеса к тому времени знал весь мир. Уже написаны «Полковнику никто не пишет», «Сто лет одиночества», «Недобрый час»… Муж был с ним в приятельских отношениях. У меня есть книги с его автографом.

На остальных снимках Ева Георгиевна была изображена в обществе разных других людей. Большинство из них Нина не узнавала, но некоторые лица казались смутно знакомыми. Спрашивать было неудобно: Ева Георгиевна о чем-то оживленно беседовала с девочками и очкастым отличником.

И вдруг сердце Нины замерло, потом быстро забилось, ей стало жарко, и она подумала, что, наверное, все-таки опьянела от единственного выпитого за столом в гостиной бокала вина: на небольшом черно-белом снимке в тонкой серебряной рамке совсем молодая Ева Георгиевна в деловом костюме, с короткой стрижкой стояла рядом с человеком, не узнать которого или перепутать с кем-либо иным было просто невозможно. Военная гимнастерка с закатанными до локтей рукавами, черная беретка, несравненная белозубая улыбка, навсегда очаровавшая весь мир. Нина не сомневалась: перед ней был бессмертный и вечно юный вождь, бородатый идол с мечтательным и одновременно дерзким взглядом.

– Не может быть! – воскликнула она, не удержавшись. – Это же Че Гевара!

– Почему не может быть? – улыбнулась Ева Георгиевна, прервав беседу. – Или вас удивляет, что я здесь так молодо выгляжу? Что поделаешь, время летит. Да, это Эрнесто Гевара. В ноябре тысяча девятьсот шестьдесят четвертого он приезжал в Советский Союз, и я была его переводчиком.

Нина застыла перед фотографией. В голове немедленно вспыхнули десятки вопросов, которые мучили уже давно: как погиб Че Гевара, кто виновен в его смерти, правда ли, что его предали – предали свои же, чуть ли не сам Фидель по приказу Москвы? Все это смутно доносилось до университетской молодежи в виде непроверенных слухов, но настоящей правды не знал никто. Официальной версией была случайная гибель Че в окружении…

Отвлекать Еву Георгиевну Нина в тот вечер не решилась.

На дубовом письменном столе были разложены роскошные подарочные альбомы: Эль Греко, Грис, Миро, Пикассо, Дали. В России альбомы с таким высоким уровнем полиграфии купить в ту пору было невозможно. Девушки и отличник сосредоточенно их рассматривали, то и дело о чем-то спрашивая Еву Георгиевну.

Нина подсела к столу и открыла альбом Сальвадора Дали.

Она никогда не любила Дали. Он казался ей вычурным и помпезным – Нина понять не могла, как можно всерьез рассуждать обо всех этих мягких часах, муравьях, дохлых ослах и великих мастурбаторах, ставших символом целой эпохи. Есть ли в его картинах что-то, – думала Нина всякий раз, рассматривая репродукции в других, более скромных альбомах, – что-то кроме «Аvida Dollars», неутолимой жажды денег?

И вот, сидя в кабинете Евы Георгиевны и медленно переворачивая страницу за страницей, она потеряла ощущение времени, забыла, что вокруг сидят примерные сокурсницы, что через ее плечо с любопытством заглядывает Гюльнара, которой после посещения этого дома уже ни в коем случае нельзя возвращаться в родной аул, забыла, кто такая она сама и как звучит ее имя, и что за окнами не Средиземноморье дышит солью и йодом, а Москва трещит декабрьскими морозами – и внезапно почувствовала, как погружается в загадочные ландшафты его картин. Чтобы понять тайну Дали, – думала Нина много дней спустя, размышляя о том сильнейшем впечатлении, которое настигло ее неожиданно, как пророчество – нужно отвлечься от сюжета и посмотреть, что там, вдалеке: узорчатое небо, пустынные берега Порт-Льигата, золотисто-зеленоватое, почти монохромное море… Услышать тишину его картин, начать с малого, и только потом, прочувствовав глубину и загадку пейзажей Ампурдана, которые раньше у Нины не было ни времени, ни особого желания разглядывать – можно двинуться дальше к колоннам и фигурам, к муравьям и пустым аркам, к рыбке, плавающей внутри головы Гарсиа Лорки, к луне цвета мальвы, к выброшенным на берег гниющим водорослям и моллюскам… В тот вечер в кабинете у Евы Георгиевны в Нине впервые проснулась темная, иррациональная тяга к Дали, к его фантасмагориям, образам и видениям.

Наконец она перевернула последнюю страницу и закрыла альбом. Встала с кресла, подошла к стеллажам. За стеклом стояли всевозможные книги на русском, английском, испанском и французском. Некоторые корешки были темные, с золотыми, кое-где стершимися буквами. Должно быть, это были старинные, очень дорогие книги. Нина внимательно рассматривала через стекло сквозь свое отражение.

– Если хотите, можете достать любую и посмотреть, – обратилась к ней Ева Георгиевна.

– Спасибо, – ответила Нина.

Внезапно одна из книг привлекла ее внимание: это был толстый журнал под названием «Студиум», на корешке виднелась надпись: «Фигерас, 1919». Нина достала журнал и посмотрела оглавление: среди работ безвестных авторов там были статьи юного Дали, посвященные Гойе, Дюреру и Микеланджело. Нина открыла одну из них наугад и пробежала глазами, но времени вчитываться в текст не было, и она с сожалением поставила журнал на место.

– Библиографическая редкость, тираж триста экземпляров, – объяснила Ева Георгиевна. – Я приобрела его когда-то очень давно на аукционе.

Рядом стояла книга Дали на английском «Пятьдесят магических секретов мастерства». Вплотную к «Секретам» – «Дневник одного гения» по-испански. И наконец, Нью-Йорк, тысяча девятьсот сороковой год: «Тайная жизнь Сальвадора Дали, написанная им самим». Нина достала книгу и открыла. Где-то она уже слышала это название, но была убеждена, что на русском книги не существует.

– Ее уже перевели, – заметила Ева Георгиевна. – И вот-вот издадут в Москве. Как только выйдет – купите немедленно, это потрясающая вещь.

– Я не знала, что Дали так много занимался литературой, – призналась Нина.

– Он писал практически всю свою жизнь и был незаурядным литератором. Есть даже один роман, «Секретные лики», Дали написал его в Америке, в доме маркиза де Куэваса, мецената. Но эту книгу я достать не смогла. Впрочем, говорят, она слабее «Тайной жизни».

– Неужели Дали не хватало живописи? – спросила Нина.

– Дали был не только художник, он был творец в высочайшем смысле слова. Он стремился сорвать с предметов и явлений покров привычки. Помните, у Ахмадулиной есть замечательная фраза: «О пошлость, ты не подлость, а лишь уют ума». Вот Дали и рассеивал тот самый уют ума. Возможно, у него не всегда это получалось. Востребованный Дали часто работал на публику. А сочинять он начал еще в ранней в юности. Что-то про Ампурдан, море, горы… Позже вел дневники, писал заметки, статьи и даже пьесы. Но по-настоящему серьезно он начал относиться к литературе позже, познакомившись в Мадриде с Лоркой. Именно Лорка пробудил в Дали поэта.