Ещё секунда – и скрежет, доносившийся снаружи, пропал. Бугль перестал ковырять кирпичи – он потерял, потерял фабрику!

Лента уползала в туннель. Пора было убираться, ведь я не хотела попасть в десерт. Первая попытка не удалась: вокруг зашуршало, и на ленту посыпались ошмётки кровли. Бугль шарил по крыше, пытаясь найти еду там, где только что её видел. Но вот он оставил поиски и опять замер, озадаченный. До туннеля осталась пара метров. Я подпрыгнула и задрала ногу на барьер.

Брль-блр-лрбль! Ленту окатило чем-то тёплым из чана. Масляная жижа смыла меня обратно на конвейер. Я собралась в комочек, продрала глаза и сплюнула приторный жир. Новые волны масла сбивали с ног и гнали меня в громыхающий туннель. Приближалась надпись: «Варочный котёл»

А обещали в рай!

* * *

Бугль уходил беззвучно. Долгие ноги, покрытые ржавчиной, не скрипели и не утопали в болоте. Он был призраком, невесомым и потусторонним. Когда не ел. В ухе рой-маршала звякнуло:

– Да, Крус.

– Минори, любите сладкое? Здесь прорвало трубу с карминелью! Тут её гигалитры!

– Там внизу наши гломериды. Останови поток, пока он не склеил им шасси.

– Не могу пробраться на фабрику!

– Я думал, ты рядом с рубильником. Ты же запустил конвейер!

– Нет, не я!

Карминелью называли особую карминскую карамель. Застывшую, её даже прострелить было невозможно. Поднять в воздух все гломериды разом эзеры не могли, Альде Хокс удалось запустить только три из двенадцати. Нужно было срочно остановить фабрику. Бритц вылетел за пределы контура, где карамельное амбре схватило его за ноздри. Лава уже докатилась до гидроплазменного контура, и над Кумачовой Вечью распространялся запах жжёного сахара. С холма лениво, как смола, текли ручейки карминели. Фабричная труба плевалась карамелью, и её потёки сливались в бурную реку густого сиропа. На ней дулись и лопались горячие пузыри. Там и сям уже завязли эзеры-солдаты. Кто-то прилип мягкими крыльями и звал на помощь, кто-то жужжал по пояс в этой лаве, увлекаемый потоком. Под слоем карамели, как в смоляной капле, катился мёртвый жук. Позже им всем придётся выдумать смерть подраматичнее, чтобы избежать пометки в личном деле: такой-то «стал леденцом».

Инженер Крус увяз по колено у самого разрыва трубы:

– Вход залило! Лучше проникнуть через крышу.

– Прежде, чем станешь конфеткой, – Бритц отшатнулся от прибывающей карамели, – хочу напомнить, что ты был несправедлив к Пенелопе. А она моя подруга.

– Я не хочу умирать!..

– Это же карминель. Мне в одиночку тебя не вытащить. Подумай над исповедью, а я постараюсь передать Пенелопе слово в слово.

– Да пусть к чертям катится! По-мо-ги-те!

– Из мужской солидарности я передам, что ты принял смерть мужественно и стойко. И… молча.

Бритц взлетел на крышу и приземлился у широкой дыры в самой середине. Здесь бугль хорошенько полакомился кровлей. Изнутри дохнуло шоколадом. К запаху карамели, от которой Кайнорта уже тошнило, примешались нотки какао. Где-то внизу натужно жужжал конвейер. Карминель из лопнувшей трубы текла не только наружу, на холм, но и заливала полы фабрики. Высматривая рычаг остановки ленты, Бритц перевалился через край дыры. Внутри ничего не было видно из-за пара. Оплавленный край кровли прогнулся под весом рой-маршала и…

* * *

Совершенно точно: на всю оставшуюся жизнь я невзлюбила сладкое. Вместе с лавиной тёртых орехов меня вытолкнуло из чана обратно на ленту. Сверху сыпались искры агонизирующих силовых кабелей, колени и ладони саднило от ореховой шелухи, а по полу разливалась липкая карамель. Труба у стены треснула и пыхтела, выплёвывая сладкую субстанцию внутрь и наружу. Нос и рот забило глазурью. Я уже не сопротивлялась и была одной большой конфетой. Меня докатило к последнему туннелю, где обдуло сахарной пудрой. Конвейер сбросил меня в ворох картона и пластика.

А потом повалил к одной картонной стене, к другой, стал крутить, собирать листы в коробки, паковать к отгрузке. Посыпалось конфетти для транспортировки. Выбираясь из коробки, я увидела Бритца. Он упал сверху, неуклюже махнул липкими крыльями и шлёпнулся рядом с конвейером. Я пригнулась и проехала мимо. Меньше всего хотелось попасться ему на глаза. Белая глазурь, в которой с трудом угадывался рой-маршал, боролась с разрывом карамельной трубы.

«Я люблю Пенелопблбрл!..» – донеслось из-за стены. Карамель снаружи утопила какого-то бедолагу. И вдруг, сдав по трубе назад, со всей дури плюнула в Бритца. Он успел только расправить крылья… чтобы карамельный янтарь запечатал его в гигантской капле самым ювелирным образом.

– Да! – Злорадство выбросило меня из коробки на конвейер.

Луч прожектора сновал вокруг, освещая карамель: громадный смоляной кулон с застывшей букашкой. Внутри Кайнорт боролся за свою тараканью жизнь. Я надеялась, он не успел вдохнуть.

Злорадство… Злорадство сыграло жестокую шутку.

Стальные роболапы схватили меня – вместо коробки! – и в миг обмотали шею липкой лентой. Я зацепилась рукой и повисла на кронштейне, чтобы не задохнуться, и лапы обмотали меня ещё раз… и ещё. С разницей в секунду (с такой скоростью подъезжали новые коробки) роболапы обматывали меня слой за слоем плотным скотчем. Я висела на одном локте, другую руку насмерть примотало к боку. Предплечье вывернуло за спину, сведённая кисть омертвела. Скотч на кронштейне скрутило, и он уже не мог оторваться. Подача коробок застопорилась.

Сколько можно было ещё вот так провисеть? Над головой заискрило, и локоть, зажавший кронштейн, начало подёргивать током. Я скосила глаза на рыжую каплю, в которой барахтался Бритц. Ему удалось выпустить одну стрекозиную лапу в густую карминель. Со смешанным чувством я уцепилась за его надрывные усилия, как за свои:

«Ну же… Давай-давай-давай-выпускай жвала!..»

Выбравшись, он мог просто улететь, но в ту минуту не было другой надежды. И мне ни за что не хватило бы смелости погибнуть с честью. Нет. Я хотела, чтобы ненавистный враг меня спас. Не будь рот заклеен, умоляла бы.

Бритц резал карамель жвалами. Он раскромсал её и выпустил шесть лап. Тем временем я разжала локоть и повисла в петле скотча. Потемнело: машина заклеила глаза. За желтоватыми слоями плёнки взметнулся чёрный хвост.

Удар, и я повалилась на конвейер. Шею царапнуло, лезвие бесцеремонно отдирало скотч, по ощущениям вместе с кожей. Волосам на висках тоже досталось. Воздух… Ресницы остались на липкой ленте, а надо мной склонился леденец с кривым ножом-керамбитом:

– Где рычаг?

– Маленькая беленькая кнопочка! – пискнула я, и Бритц вскочил, чтобы оставить вместо себя запах карамели и шоколада.

– пффф! –

он исчез в облаке сахарной пудры.

– пффф! —

а там, кажется, была ореховая стружка.

В коконе из скотча я скользила дальше и дальше по ленте. В провал погрузочного склада. На самом краю зажмурилась… но конвейер взвизгнул и остановился. В тишине уснувшей фабрики послышались шаги, скользнул фонарик сателлюкса, а за ним – ангел, осыпанный сахарной пудрой, весь в пёрышках тёртого ореха. Даже на ресницах сиял рафинад. Крылья тащились по полу тяжёлым шлейфом из карминели и какао.