Астре потянулся за ними, но тут кто-то положил руку ему на плечо. И еще одну. И еще. Маленькие и большие ладони гладили калеку по волосам, хлопали по спине. Астре знал, что это его семья. Иремил присмотрит за теми, кто умер, а он обязан заботиться о живых. Ради них нельзя поддаваться смерти. Только ради них.

Калека заставил себя проснуться и услышал натужное, хриплое дыхание. Лицо горело, будто его ошпарили кипятком. Мысли, вареные от сильного жара, слипались в бесформенные массы, перетекали одна в другую. Вязкие, страшные. Ничего не видно, сплошная темнота. Астре сидел в каменной выемке и не мог даже повернуть голову, чтобы посмотреть, светлеют ли стенки шалаша. А может, он ослеп? Сколько воды он потерял за этот чернодень? Страхи накручивались, как нить на веретено. Бесконечная, она тянулась и тянулась, пока не превратилась в огромного червя, которого Сиина порезала на кольца и толкала Астре в рот. Калеку замутило, он весь скорчился и вздрагивал от судорог. Плохо. Как же плохо.

«Ищи управу для мыслей», – раздался в голове голос Иремила.

Астре сцепил зубы и выдавил кое-как:

– Я… не могу…

«Заставь».

Нужно было выплыть из полубреда и не дать крови закипеть от жара.

«Дыши спокойно, – приказал себе Астре. – Я сказал: дыши спокойно!»

Что-то всколыхнулось внутри. Калека почувствовал, как ноздри втягивают холодный воздух пустыни, успокаивая воспаленные легкие. Он сосредоточился на каждом вдохе и выдохе.

«Сердце, угомонись».

Кровь отхлынула от головы, перестала шуметь в ушах и вбиваться в виски горячим молотом. Астре утер пот дрожащей рукой и кое-как приподнялся.

– Мне нужна вода, – сказал он уже вслух. – И мне не нужны растения для нее, и я не выйду из тела. Мне. Нужна. Вода. И я знаю, что вода в моей ладони.

Он поднес ее к губам, будто собирался пить, представил, как мельчайшие частицы собираются в указанное место. Долгую минуту спустя линии на ладони превратились в реки, заполненные влагой. Они расплывались в океан и стекали в жерло вулкана, которым стал рот Астре. Калека удивился тому, как тонко чувствует каждую каплю. Но чем больше он пил, тем сильнее немела и отнималась рука, будто из нее высасывали кровь.

«Примали долго не живут, коли себя не щадят», – вспомнились слова Иремила.

Астре начал торопливо разминать затекшую конечность и с ужасом понял, что чуть не лишился руки. Постепенно теплота дошла до кончиков пальцев, их закололо, и жар хлынул по венам, как нетерпеливый гость, долго стоявший перед закрытой дверью.

Астре дал себе еще несколько минут отдыха и стал думать о Сиине. Теперь он хорошо представлял, на какое расстояние от тела способен уйти дух. За последние часы многое прояснилось, и калека намеревался использовать любую возможность. В первый раз он добрался только до мельницы – не так далеко. Пустыня показала, что можно преодолевать огромные расстояния. Река, из которой дар прималя сотворил дождевые тучи, была в тридне пути отсюда. Астре владел всей водой в округе, он был чем-то колоссальным, а потом не смог выйти за пределы цветущего клочка Хассишан. Пробравшись внутрь себя, он нашел этому объяснение. В таком состоянии тело постепенно погибало. Замедлялось сердце, кровь остывала, легкие вздымались едва заметно. И чем больше времени проходило, тем сильнее сокращалось расстояние, на которое мог отправиться дух. Иначе он мог не успеть вернуться до наступления смерти.

Сейчас Астре вряд ли простерся бы далеко, а принимать плотскую оболочку с каждым разом выходило труднее и дольше. Зная путь к реке, он решил ползти к ней до следующего затмения и поискать Сиину в чернодень. Вдруг получится как-то намекнуть ей о себе. Сестра наверняка решит задержаться у воды. Шанс догнать еще есть. Астре стиснул зубы, мысленно отгоняя червей сомнения.

Передвигаться ползком было нереально, зато можно ходить на руках, используя их как костыли для тела. Опираясь на ладони, приподнимать и выбрасывать вперед торс, а потом подтягивать руки. Дело непростое и нелегкое, но возможное.

Калека выбрался из шалаша. Лицо овеяло прохладным утренним ветром, пахшим полынью. Астре помнил, как вялые серебристо-зеленые стебли выглядывали из прорех сумки, которую отец нес, перекинув через плечо. Прежде чем степь смешалась с пустыней и растительность сошла на нет, он зачем-то нарвал этой сорной травы с мелкими корзинками цветков. Мальчик не знал, что ее собираются кинуть в жертвенное ущелье вслед за ним, чтобы дух порченого не увязался за отцом. Потом Иремил рассказал – горький запах отгоняет мертвых и стирает им память.

Мурашки прошлись по всему телу, и Астре разозлило это чувство. Он сдавил в кулаке сухой цветок, представив, что там скопилась его многолетняя боязнь. Потом разжал пальцы. На ладони остались тонкие чешуйки лепестков. Хассишан часто снилась Астре в кошмарах, где он оставался с пустыней наедине, как сейчас. Мертвые толкали калеку к жертвенному ущелью и пытались забиться в горло. Земля трескалась и расходилась под ним, образуя громадные разломы. Кто-то выбирался на поверхность. Жуткий, воняющий горелыми волосами. Астре каждый раз просыпался в поту и кричал. Другие дети не понимали его страхов. Во время путешествия их поили сонным отваром и несли бессознательных до самого ущелья. Иногда они не успевали даже увидеть Хассишан, но Астре разглядывал ее каждый день, зная, что это его могила.

Зарево рассвета поднималось лучистым веером из-за плоских темно-синих скал. Ветер гонял по пустоши сухоцветы, ласкал шелестящие стебли мальвий.

– Ты всего лишь пустыня, – сказал Астре. – Просто песок и пыль.

Раньше он верил басням Иремила безо всяких оговорок, но с годами все больше убеждался: души мертвецов и нерожденные дети, ставшие луковицами, – это выдумки прималей, созданные для того, чтобы люди боялись заходить в тленные земли без проводников. В Хассишан не было ничего опасней ее самой. Иногда случались бури, но не от того, что сожженные почуяли добычу. Просто ветер крепчал и закручивал в пыльные столбы верхушки барханов. Мальвии предпочитали соленую почву так же, как другие растения кислую или пресную. Дело тут было не в материнских слезах, оплакивающих зародыши.

– И нет никаких душ, – заключил Астре, сдувая с ладони остатки раздавленного венчика. – Это просто зола.

Примали жертвовали праху часть тела, надеясь оградить себя от ярости сгоревших, но калека побывал за Пределом, где все сущее дробится на мириады частиц, и убедился – не желание пепла путешествовать в мир живых, а сила суеверия самих прималей направляла прах и песок вовнутрь плоти.

Астре глубоко вдохнул и с шумом выпустил воздух. Он почувствовал себя легким, словно освободился от кандалов. Теперь со страхами покончено. Калека отправился на север, стирая ладони до мозолей, переводя всю энергию в руки.

Птицы, парящие на спиральных потоках воздуха, наблюдали с высоты, как крохотная точка медленно пересекает безмолвие осенней пустыни. Одинокая, почти бессильная, но упорная. Казалось, она вот-вот остановится, рухнет и не пошевелится больше. Тогда можно будет подлететь и выклевать еще теплые глаза, содрать со щек мягкую кожу, полакомиться мясом. Но точка замирала ненадолго. Она выглядела назойливой букашкой на теле мертвой Хассишан. Такую хочется смахнуть, раздавить только за то, что она нарушила картину монолитного, вросшего в тленные земли спокойствия. Наглая человеческая соринка. Она двигалась дальше и дальше, вопреки ветру, поднимавшему на пути пыльные стены.