— У тебя не просто семья, а поднимай выше — настоящая рабочая династия.

Общественная, да и партийная жилка сильнее билась в характере старшего брата — Владимира. Он был общительным по натуре, выдержанным и спокойным. Улыбка утепляла его добродушное, круглощекое лицо.

Владимир быстро «пошел» по общественной линии, сначала стал председателем постройкома, а затем и освобожденным секретарем партбюро. В управлении его любили за простоту и доброжелательность, за то, что «свой», все понимает и знает и умеет, как говорится, «работать с людьми». А без желания влезать по-человечески в душевные дела рабочих нет и эффективной партийной работы. Павлюк учится заочно в том же строительном институте, где и Логачев.

Предварительные итоги работы, прозвучавшие на партсобрании, рисовали знакомую картину. Никто не удивлялся тому, что по-прежнему впереди оказалась бригада Копелева.

Копелева все поздравляли с успехами, а Суровцева с новорожденным.

Павлюк сказал, что на втором месте находится пока бригада Суровцева, на третьем — Логачева.

— Теоретически вы еще можете меня догнать за оставшиеся полтора месяца, — сказал Копелев своим друзьям после собрания.

— А ты что, собираешься загорать с бригадой до самого Нового года? — удивился Логачев.

— Нет, работать.

— И позволишь себя обогнать?

— Никогда! — быстро отрезал Копелев.

— Тогда чего же ты? — удивленно пожал плечами Суровцев.

— Я же сказал — теоретически можете, а следовательно, хочу вас мобилизовать.

— Ну, смотри, Володька, дождешься, мы тебе пятки крепко поджарим, вот только надо разозлиться хорошенько, — заявил Игорь, немного задетый тем вызовом, который бросал им Копелев с уверенностью в своей силе, а может быть, действительно желавший подзадорить, по-деловому «разозлить» своих друзей.

— Вот и жмите, ребята, вовсю, семафор открыт, желаю успеха! — невозмутимо напутствовал их Копелев.

На последовавшее же за этим предложение Игоря «зайти посидеть», чтобы отметить достижение копелевской бригады и рождение наследника у Суровцева, Копелев сказал, что вечер у него уже расписан, в другой раз с удовольствием, а пока просит Толика принять самые горячие поздравления.

В «стекляшку» «Олень», что находится вблизи площади «Восстания», зашли Анатолий и Игорь. Посидели часок.

— За твоего Антона Анатольевича Суровцева, за рабочую косточку. Пусть растет большим и добрым, пусть станет настоящим человеком! — поднял рюмку Игорь.

— Спасибо! Я давно ждал сына, знаешь, Игорь, и сейчас очень счастлив, — растрогался Суровцев.

— Ну вот и хорошо, счастливые минуты надо стараться продлить, счастьем надо дорожить, это прекрасно, когда человек счастлив! — сказал Игорь прочувствованно. — В общем, будем здоровы!

Посидели хорошо, с удовольствием, по-доброму размягчив души, которые и без водки всегда у них настраивались на искренность и доверительность. В этих скромных, демократических закусочных всегда больше всего рабочего люда. И шумновато, ибо громко говорят за каждым столиком. Однако веселый, возбужденный гул не раздражает, а даже, как это ни странно, помогает каждой компании за своим столиком углубиться в свою беседу.

Анатолий и Игорь говорили о том о сем, как обычно, все-таки больше о своей работе и разных событиях в управлении, о заочном институте. Игорь мягко корил друга за то, что тот никак не возьмется за свое дальнейшее образование, но и сам при этом жаловался, что здорово устает, «вкалывая» на два фронта, и частенько клюет носом, засыпая на вечерних лекциях и консультациях.

Из закусочной отправились в роддом. Анатолий сунул в авоську с продуктами записку жене, где и Игорь приписал свои горячие приветы-поздравления. Окна палаты на четвертом этаже выходили во двор, там на снежку уже топталось несколько счастливых папаш, и, хотя было уже темно, два друга долго махали шапками, стараясь разглядеть через освещенное окно чьи-то сплющенные носы и лбы и подносимые к окну большие белые кульки с младенцами.

Выйдя из роддома, расстались. Игорю надо было еще завернуть к какому-то приятелю «на огонек». Анатолия ждала дома дочка...

...То, что случилось потом, то, о чем Суровцев узнал только через полтора суток, показалось ему таким неправдоподобным, таким нелепым и ужасным, что его словно молнией ударило. Анатолий Михеевич не мог продолжать смену и с ноющим сердцем раньше времени уехал домой.

А случилось вот что. Игорь Логачев после того, как он расстался с Суровцевым, выйдя из дома приятеля, взял такси и поехал к себе. Такси он остановил около дома, но на противоположной стороне. И начал переходить улицу. Был уже поздний час. На Логачева неожиданно налетел быстро мчавшийся грузовик, ударил в спину. Через несколько часов Игорь Иванович скончался в больнице.

Суровцев потом и не стремился узнать все подробности несчастного случая. Да и какая уже теперь разница, была ли здесь в чем-то оплошность Игоря или же вся вина пала на водителя. Выяснением этого занялись те, кому положено. В управлении об этом тоже старались не говорить, все равно ничего не изменишь.

Суровцев долго ходил словно бы с тяжелым камнем в груди, хотя и работа шла, как всегда, в силу заведенного уже на много лет автоматизма навыков. Но, как замечали многие, глаза его потухли. Обычно приносящий удовлетворение и радость труд отзывался в душе и в теле только гудящей усталостью.

Никто Суровцева на стройке не утешал, все были ошеломлены и удручены известием. Но в таких случаях жест, взгляд, даже просто глубокий вздох при молчаливом рукопожатии красноречивее слов.

Кто-то рассказал Суровцеву, что у Игоря не оказалось в тот вечер при себе документов, а санитары «скорой помощи» нашли только тетрадь с конспектами, принадлежавшую студенту-заочнику Александру Нертику. Так, под этой фамилией Нертик, Игорь и лежал в морге, пока в больницу не приехали товарищи из управления. Эта подробность врезалась в память Суровцеву. Игорь до последнего дня жил с полным размахом своей динамичной, целеустремленной натуры, связывал с учебой большие планы — нелепая случайность остановила все.

Игоря Ивановича Логачева хоронил весь комбинат. В те дни вечером мне позвонил Володя Копелев и спросил:

— Анатолий Михайлович, вы слышали, какое у нас несчастье в управлении? Погиб Игорь Логачев, — тяжко выдохнул Володя. — Какой был парень, какой строитель и человек!

Я был поражен и не хотел верить этому.

Спустя некоторое время узнав обо всем более подробно и слушая рассказы о Логачеве Суровцева, Копелева, Масленникова, я не раз думал о том, что, когда уходит из жизни человек