– Я не о том, не о потенции, – засмеялся Никита. – Скажите, неужели можно записать покупку барана в денежный документ как горюче-смазочные масла?

Мазаев молча смотрел на него, потом вздохнул.

– И все-таки, Никита, вам пора купить телевизор.

– Я подумаю, – пообещал он.

– Ладно, хватит играть в слова. Я хочу знать все. Иначе вы не получите ничего, – заявил Мазаев. – Говорите наконец, на кой черт вам сдался этот рогатый баран.

Никита сел на диван. Он рассказывал, а Мазаев задумчиво смотрел на него.

– Знаете, Никита, – заговорил он, когда тот умолк, – у меня нет семьи, нет детей. Но вы подошли бы мне как сын.

Никита усмехнулся:

– Спасибо.

– Спасибо? Вы бы хотели быть сыном спекулянта-выжиги? Который всю жизнь что-то продает, перепродает...

– Вы торговец антиквариатом, Владилен Павлович. Сейчас это называется так.

– Благодарю вас. Но мы с вами оба знаем, что это – игра словами. Я делал то же самое в прежние времена, должен заметить, чудом остался ненаказуем.

– Но ведь не были?

– Меня забрал под свое крыло большой армейский начальник, я служил у него в ракетных войсках на Новой Земле. – Он вздохнул. – Вы думаете, я просто так отправился на аукцион в Бельгию? Я следил за коллекцией, которую собрал сам, для него. Да, я имел свой процент. Разумеется. Я многому научился. Потом наши пути разошлись. Его дочь вышла замуж за бельгийца в свое время.

– Значит, дом, в котором была распродажа, имел к ней отношение? – спросил Никита.

Мазаев неопределенно пожал плечами. Мол, не в этом дело.

– Но снежный баран, мне рассказывали, был отдан человеку, которого хотели обречь... – говорил Никита. – Этот охотник погиб в авиакатастрофе. Вертолет разбился, тотем был при нем... Но он исчез.

Мазаев отмахнулся, Никита заметил резкость в его голосе:

– У каждой вещи своя история.

Никита хотел спросить, каким образом фигурка попала в коллекцию начальника. Но Наталья Петровна учила его, что неприлично задавать вопрос, на который человек не хочет отвечать.

Но один вопрос Никита все-таки задал:

– Кто приезжал к вам насчет барана?

– Молодой ненец. Значит, вы хотите вернуть тотем истинным владельцам? – Мазаев внимательно посмотрел на Никиту.

– Да, – сказал Никита.

– Что ж. Мы с вами сойдемся в цене, не сомневаюсь. Как говорят, выбирай себе врагов сам, не жди, когда они появятся.

– Не понял.

– Это я так, себе в назидание, – усмехнулся Мазаев.

– Покажите мне барана. Я хочу кое-что рассмотреть.

Мазаев открыл шкаф, внутри была еще одна дверца, за куклой-невестой.

– Держите.

Теперь Никита смотрел на вещицу иначе. Совсем не так, как в гостиничном номере Льежа. Вот он, едва заметный контур карты. На нем точки – священные места атабасков. Он понимал, что если фигурку делал левша, то читать карту надо справа налево.

Никиту знобило. Ольга получит ее, она не узнает, что он заплатит за нее так дорого. Для него нет ничего дороже ее...

Он выпрямил спину, втянул живот. Надолго его не хватило, спина согнулась, живот выпятился. Надо, надо заняться собой, напомнил он себе.

А это что значит? Каким жаждешь видеть себя, Дроздов? Ты похож на толстого дрозда – дерябу, а хочешь выглядеть изящным певчим? Думаешь, сможешь? У тебя только один путь – Ольга подхватит тотем атабасков, полетит на Крайний Север, а ты устремишься за ней и потеряешь свои килограммы в полете. Он улыбнулся.

– Вы бы еще подумали, Никита Тимофеевич, – заметил Мазаев, принимая фигурку.

Никита кивнул:

– Мне нужно идти, Владилен Павлович.

– Завтра я вам позвоню. Приеду, – пообещал Мазаев.

Никита не мог спать и в эту ночь. Он вспоминал разговор с Мазаевым. Сопоставив то, что узнал от Ольги, с тем, что рассказал Владилен Павлович, он окончательно понял суть интриги.

Территория, на которую претендуют атабаски со своей общиной, так хороша, что за нее стоит бороться. Если священные места не станут известны, значит, трубопровод, дорогу или что там еще можно спрямить, на этом сэкономить деньги, а разницей – воспользоваться...

Никита смотрел на окно, не занавешенное на ночь, новая гостиница слепила огнями. Никита усмехнулся – выходит, что он, сам того не зная, лишит кого-то больших денег? Кого-то из тех, кто жаждет попасть под свет вот таких огней?

Но ему не нужен этот свет, он хочет видеть, как зажгутся глаза той, кому он отдаст фигурку тотема.

Ольга слушала Зою Григорьевну, но с трудом верила тому, что слышала.

– Вот как? – Ольга чувствовала, что внутри начинается дрожь. – Я правильно поняла – если с общиной атабасков ничего не получится, вы уедете в Канаду?

– Да, Ольга. Я перевезу туда всех наших. Не сразу, со временем. Там есть община, она готова нас принять.

То, что говорит Зоя Григорьевна, означает – для нее Крайний Север закрыт. Но не это встревожило Ольгу, а неожиданная для нее самой радость. Ей придется остаться в том же городе, в котором живет Никита Дроздов.

Как получилось, что человек, которого она почти не знает, затмил для нее и пестрые краски летней тундры, и рыже-коричневые осенней, белизну зимней, зелень весенней? Сколько раз мысленно она готовилась к полярной ночи с морозами и вьюгами, а после вплывала в нескончаемый полярный день?

Теперь ей хотелось только одного – смотреть на большое белое лицо, ловить на себе взгляд, который она читала так, как не могла прочесть ни разу взгляд мужчины, устремленный на нее. Он раздевал ее, этот взгляд, но ей не было стыдно. Она хотела, чтобы это случилось наяву.

Ольга всегда считала, что она женщина, замороженная севером. Так говорил Алексей. Она не таяла рядом с ним. Более того, она покупала в аптеке специальный гель, чтобы он думал, будто она тает...

Но рядом с Никитой она не узнавала себя: стоило ему коснуться ее руки – она чувствовала удар внизу живота, а следом – то ощущение, для которого ей не нужен никакой гель...

Ей хотелось кинуться к Зое Григорьевне, прижаться к ней и прошептать, как она благодарна... Если ее не будет там, ей незачем ехать на Крайний Север. Как говорила бабушка – не важно, где жить, важно с кем.

– Между прочим, ты тоже сможешь приехать к нам, потом... – продолжала Зоя Григорьевна. – Если сложится все так, как мне... предлагают...

Ольга кивала. Почему она говорит так, словно извиняется перед Ольгой?

Глупый вопрос: Зоя Григорьевна не знает, что переменилось не в ее жизни, а в самой Ольге.