Поднявшись из-за стола, Демон резко вернул мандарин на тарелку и стремительно вышел из зала. Кястас выпил, посмотрел на оставленную Огневым пропитавшуюся оранжевым соком персика салфетку. Вздохнул. Достал из кармана скомканную такую же, развернул и положил на стол. На салфетке лежал подобранный прошлой ночью окурок. Кястас снова выпил. Бутылка пустела.

* * *

Миха проснулся оттого, что свело ногу. Потянулся к ней – и упал. Кресло, на котором он спал, перевернулось и упало следом, накрыв Шмеля. Уже готовый громко выругаться, вспомнил и вовремя перешёл на беззвучное бормотание. Её зовут Изабель. Он её спас. У неё есть право на счастье.

Боль от падения и сведённых мышц, если не прошла, то потеряла значение. Шмель тихо поднялся и подошёл к гостиничной кровати. Изабель спала. Сон не хуже косметической ватки прошёлся по её лицу, смыв порочную грязь улиц, подчеркнув, проявив, высветив ещё больше то, что Миха и так разглядел в переулке. Девочка. Маленькая. Хочет уюта. Хочет покоя. Может быть – сказку на ночь.

Черные волосы разметались, подпухли веки на смуглом лице, губы, даже во сне, нервно дрожат. Сколько ей? Двенадцать, тринадцать? Миха в таком возрасте уже несколько лет жил на улице. Знал улицу. Был частью улицы. С какого возраста часть улицы – она? Сколько улицы прошло сквозь неё? Сколько улиц? Нервной дрожью по лбу Шмеля пробежало осознание того, что он, по сравнению с этой девочкой, всё-таки имел детство. Странное детство. Сложное детство. Уродливое детство. Детство. Счастливое – с братьями и мячом. Чёрт, игра!

Посмотрел на часы. Посмотрел на девочку, убедился, что она всё ещё спит. Нашёл пульт от телевизора, включил, убрав звук. Внук зажигал.

В дверь постучали. Открыл. На слегка опухшем лице Макса лежала осторожная улыбка:

– Малыш, малыш, – Макс не очень успешно изображал детский голос, – как же ты нас напугал!

Быстрый удар без замаха Макс легко отразил низким блоком.

– Не Балу, конечно, но голыми руками меня тоже не возьмёшь, – весело подмигнул Михе. – Ты как, Шмель?

Миха прикрыл дверь. Попытался собраться с мыслями.

– Не знаю. Мне просто кажется – так надо. Вы извините, что вас втянул…

Макс рассмеялся:

– Хорош извиняться, Миха. Учудил ты, конечно, но хоть в этот раз не по дури… Ну, по дури, но другой… – Повилас запутался и махнул рукой. – Короче, не извиняйся. Как девчонка? Что с ней?

– Спит. Не знаю… Пусть пока спит?..

– Пусть спит, – Макс легко согласился. – Не знаешь, как у наших дела?

Миха открыл дверь и жестом пригласил друга в номер.

* * *

Вернувшихся после игры атлетов встретили аплодисменты устроившихся на диванчиках в вестибюле Макса и Балу:

– Круто играли, пацаны! Реально, забейте на результат – очень круто играли! Пуэрто-Рико послезавтра порвём без вариантов вообще!

– Пуэрто-Рико? – переспросил Лиздейка. Подходя к товарищам, Микщис с Балтушайтисом синхронно кивнули.

– Они Греции на двенадцать очков уступили и теперь на нас выходят. Мы смотрели игру, пока вас ждали… – Микщис, похлопывая спортсменов по плечам, втиснулся в компанию, отделяя Кишкиса с Андрюкенасом от остальных. – Заяц, Уж, давайте пошепчемся, как только у вас время будет – есть базар.

Условились встретить тут же в фойе через полчаса – сорок минут.

– А где остальные?

– Стресс снимают, – уклончиво ответил Макс. Вайдас добавил:

– Мы все, без вопросов, козлы и вас подставили, но вы зла не держите… Ночка у нас реально та ещё была…

Несвойственные паневежскому говору извиняющиеся нотки не защитили – Толстый их бездушно проигнорировал.

– Пьют?

– Кость пьёт, – Макс неопределенно махнул в сторону бара. – Демон бесится, бегает из качалки в бар, из бара – в номера, из номера – в качу… Давно его таким не видел… – Макс неожиданно рассмеялся.

– А что с Михаилом? – спросил Жильвинас и ему ответил Балу:

– Вот, насчёт него мы с вами и хотим поболтать. Есть тема.

– Тема! – паневежцам всё-таки удалось вызвать эмоции у тренера, но это были не те эмоции. – В том и проблема, что у вас постоянно у всех есть тема! Играть они приехали..

Толстый обвёл взглядом холл. Спортсмены молчали. «Дворняги» покорно терпели гнев тренера, а вернувшиеся с игры – просто устали. Довидас повернулся к Лиздейке.

– Короче, детка. Завтра в полдесятого – тренировка в гостиничном зале. Кого утром не увижу – играть больше не выпущу, и плевать я на всё хотел. Всё, – не прощаясь, Довидас ушёл в номер. Разбрелись в разные стороны и остальные. Оставшийся в фойе К-1 беспомощно посмотрел на паневежцев:

– Что у вас всё-таки случилось?

– Отдыхай, Каролис, – Балу в ответ обнял менеджера за плечи. – Завтра тренировка, тебе ещё всех обойти, предупредить… Отдохни пока, выпей сока…

– Ты, кстати, заслужил! Отыграл – нереально! – подхватил Микщис, приобнимая Лиздейку с другого бока. – Реально тебе говорю! Я теперь не знаю, как мне эту форму надевать, чтобы тебя не опозорить… Так что, реально – с почином! Как ощущения?

Кястас вздохнул. Выдохнул. Облизал губы.

– А… По правде говоря, восхитительные! Спасибо вам, мужики, что не вышли! – и, улыбаясь, пошёл за соком.

Здравствуй, дорогая. Интересно, смотришь ли ты наши игры? И, если смотришь – нравится ли тебе наша игра? Ты всегда была самым строгим нашим фанатом и самым верным нашим критиком. Интересно, что-то изменилось?

Матч с Нигерией был особенным. Не в плане развития самой игры – хотя и это, наверное, тоже. Именно в плане переплетения всего: Святого Духа, духа игры, поиска смысла, поиска света, прозрения, Случайности, которая один из псевдонимов Господа – всего… Я не играл сам – Игра вела меня. Я это, возможно, слишком часто повторяю, но так есть. Особенно в этот раз. При этом я чувствовал и духовный свет, исходящий от некоторых моих товарищей. Да, духовный свет во время баскетбольного матча – я прямо вижу, как ты иронично улыбаешься. И, тем не менее.

Было ли это связано с самой игрой? И да, и нет. Помогло ли нам всё это в самой игре? И нет, и да. Сделал ли каждый из них – с Божьей помощью – большой шаг вперёд, к Свету? Да, безусловно. Даже если со стороны шаг этот кажется чем угодно, но не движением к свету; чему угодно кроме духовного роста – не нам судить отношения Господа с каждой из его тварей.

Вообще, никогда так ярко не видны все, даже самые мельчайшие, искорки, как в кромешной тьме поздней ночи. Мы встретили здесь подвижника. Здесь, в месте, где у людей с детства отнимают тепло и надежду, накладывая проклятие вседозволенности, он занимается тем, что отлавливает в ночи детские души и пытается подтолкнуть их к свету. Впрочем, не только детские.