– Я понимаю, – совсем грустно и тихо говорит он, – не уклонишься. С чего начнем?

– Ты мысли мои слышал, когда здесь появился?

– Да.

– И я твои. Значит, многое мы уже знаем. Есть от чего оттолкнуться. Я подытожу, а ты поправь, если чего не так скажу. Мы с тобой – один и тот же человек, Витя Соколовский, сорока четырех лет от роду. Женаты мы на одной женщине по имени Аня, в девичестве Ванина. Имеем двух детей – дочку Женьку двадцати лет и сына Славку – семи. Мы оба по каким-то причинам спрыгнули с Крымского моста и оказались здесь. Мама, папа, дедушки и бабушки у нас тоже одинаковые. Помнишь Славика и Мусю? Когда они, кстати, у тебя умерли?

– Дед в две тысячи седьмом, а Муся год назад.

– И у меня так же. Очень мы с тобой похожи, больше, чем близнецы. Но есть и различия. Ты православный, я – нет, ты против америкосов и, видимо, за Путина, я – нет, ты считаешь себя пролетарием и водишь грузовичок, а я опять мимо. Жулик я в твоей системе координат. Ну, еще и писатель немного. Видимо, где-то наши судьбы разошлись. Я даже подозреваю где. Халтуру в пионерлагере под Зеленоградом делал в девяносто четвертом?

– Делал.

– И бабки из падлы начальника небось выбил, все четыре тысячи долларов?

– Нелегко было, но выбил.

– А я не выбил. Тут-то развилочка и случилась. До этого, скорее всего, все одинаково было – потом часы сверим, – но, думаю, одинаково. Я ведь помню свою мечту в девяносто четвертом: получить бабло за халтуру, купить только появившуюся «Газель» и курочек мороженых по рынкам развозить, копеечку трудовую заколачивать. Слушай, а как тебе удалось-то из этого гада деньги вытряхнуть?

– Да случайно… Сижу в приемной, после того как начальнику подачку его в пасть запихнул, народ аплодирует, секретарша спиртом отпаивает и говорит, чтобы не боялся я его, чтобы припугнул как следует, что трус он и в ментовку не пойдет, если припугнуть. Ну, я проорал что-то грозное и встал уже, чтобы уйти, а она на ушко мне быстро прошептала: мол, куда идешь, дурак? Деньги-то свои возьми, ему сегодня привезли толстую пачку зелени, я сама видела…

– А ты?

– Пошел, конечно, пнул его пару раз, он от страха реально обоссался. Представляешь? Сам открыл сейф и пачку мне протянул. Ну, я отсчитал четыре тысячи и домой поехал.

– А чего все не взял?

– Ну, ты же меня знаешь. Дурак…

– Знаю. Дурак!

Мы молчим. Я вспоминаю черный день своего взросления, когда из гусеницы в бабочку грозную превратился. Ему повезло, он не превратился. Родственное чувство у меня к нему возникает, теплое. Ведь такой же, как я, тоже говна хлебанул порядочно. Но другого говна – так жизнь сложилась. А какое говно горше – никто не знает…

Внезапно в голове у меня проклевывается неприятная, свербящая мысль. Я не успеваю еще ее осознать, но уже точно знаю, что неприятнее мысли ко мне в голову никогда не залетало.

– Послушай, – говорю ему взволнованно. – А вот мне секретарша про деньги не шепнула…

– Ну и?..

– Ну, вот и разные мы. Ты православный работяга, а я – жулик из пятой колонны, по твоему мнению. Понимаешь, что это значит?

– Понимаю… Мне кажется, я понимаю… – тоже перейдя в сильное возбуждение, отвечает он. – Это так страшно, что даже думать не хочется, не то что говорить. Но я скажу. Где еще сказать, как не здесь? Три секунды, два предложения шепотом на ушко изменили судьбу. Мне прошептала, а тебе забыла, и вот мы разные люди. Глотку друг другу перегрызть готовы. Да что вообще зависит от нас в этом мире? Мы гордимся своими достижениями, с пеной у рта отстаиваем свои взгляды… А какие они, на хрен, наши? Три секунды, два предложения… Господи, так вот оно как на самом деле все обстоит. Зачем? Ведь бессмыслица же полная, хаос… Это ты хотел мне показать, Господи? Ладно, я понял. Спасибо…

Он медленно подходит ко мне, долго смотрит «моими» глазами мне в глаза, так долго, что я, не выдержав взгляда, опускаю голову, а он разворачивается и быстро бежит к противоположной белой стене. Курточка от его поддельного Кардена развевается и создает ветер. Я замираю в ужасе и не могу пошевелиться, потому что знаю: если пошевелюсь – последую за ним, точно. Разобью эту чертову белую стену, прекращу и свое, пускай странное, загробное, но все-таки существование. В ад – так в ад, в холод, в жар – все равно. Если нет смысла, то все равно…

Ветер от курточки выводит меня из ступора, а еще страх. Очень страшно остаться одному в этой белой комнате с ТАКОЙ мыслью…

– Стой! – кричу ему вслед. – Стой, ты ошибся!

Он спотыкается, падает, катится по белому полу и тормозит в нескольких сантиметрах от стены. Я подбегаю к нему, хватаю за грудки, поднимаю рывком, ставлю на колени, начинаю его трясти и орать в лицо бессмысленные, обидные слова:

– Трус! Подонок! Всегда был трусом и подонком! С моста прыгнул, сейчас прыгаешь – всю жизнь бежал и прыгал, трус!

Я долго его трясу, повторяя одни и те же слова. Не его трясу – себя. На себя зол, на проклятую страшную мысль, пришедшую мне в голову. Это не он трус и подонок, это я такой, я с моста спрыгнул, чтобы понять, что ничего понять нельзя в принципе. Это я свою жизнь прыжком перечеркнул, а здесь, в белой комнате, вторую жирную черту поставил. Крест, крест получился. Крестик на кладбище будет стоять, а под ним – нолик…

Долго я его трясу, очень долго, пока он, еле шевеля губами, не отвечает на моего очередного труса и подонка:

– Сам трус и подонок, сам спрыгнул…

И в этот момент я вижу хрупкое наше с ним спасение. Ошиблись мы. Есть смысл, по крайней мере надежда на него есть…

– Да, да, – ору, не снижая накала, – мы оба прыгнули, ты понимаешь, оба! Ты понимаешь, что это значит? Жизнь по-разному пошла, а спрыгнули оба! С одного моста, в одно время. Нет, ну ты понимаешь?!

Он стряхивает мои руки, встает с колен и в очередной раз озвучивает мои мысли:

– Я понимаю, – говорит, – ты умный, ты не за баранкой жизнь провел, книжки, наверно, читал и после двадцати трех лет, в отличие от меня. Молодец, догадался. Должен быть во всем этом какой-то смысл. Не бывает таких совпадений. Кое-что зависит и от нас, получается. Раз результат одинаковый при всей разности жизни – значит, зависит. И мы должны в этом разобраться. Только ведь и я не полный дебил, как ты обо мне думаешь. Я тоже додумался.

– До чего? – спрашиваю, надеясь на чудесное откровение.

– Я знаю, что в нас одинаковое. Именно это, одинаковое, и заставило нас прыгнуть с моста. Попробуй догадайся, если сможешь.

– Мы не нравимся друг другу. Ты жуликов не любишь, я – быдло.

– Тепло, но не то. Не главное.

– Нам мир не нравится.

– Горячо, но опять не то. Не основное.

– Мы сами себе не нравимся! – ору я, наконец прозрев.