– Но не могу же я ехать с вами в ваш медовый месяц.

– Да, но мы подумали, что можем уехать на неделю одни. А затем приедете вы. Я знаю, что вы были там еще раз, но Клаудио никогда…

Да, я однажды возвращался в Уругвай, это было в восьмидесятые, когда проводился плебисцит, чтобы решить, освободить ли военных от ответственности за их преступления. Результаты голосования оказались положительными. Да здравствует национальное примирение!

– С вашей стороны это очень мило… – Я разглядываю судно, виднеющееся на горизонте, в том таинственном месте, где небо погружается в воду. Судно, прокладывающее свой путь через жидкую оболочку Земли, кажется почти неподвижным.

– Я действительно вам благодарен, но боюсь, что вы не слишком удачно придумали, – произношу я наконец. – Кроме того, я не могу себе этого позволить.

Клаудио поднимается на ноги. Он подбирает камень и разглядывает его на ладони, потирая пальцем и как бы полируя.

– Знаешь, папа, – говорит он, – когда я был маленьким, я никогда не знал, куда мы теперь поедем, на каком автобусе или самолете мы отправимся дальше. А когда ты был в Аргентине, а мы уехали в Мексику, я и вовсе решил, что ты мертв и мы никогда больше не увидимся. Возможно, тебе тоже было нелегко действовать как настоящему герою, но маме приходилось утешать нас, плачущих по отцу, и пытаться уложить спать. Я не хочу вставать ни на чью сторону, но думаю, что ты так никогда и не разобрался до конца, почему она постоянно сердилась на тебя. А потом мы приехали в Голландию и жили там полгода, но ты решил, что в Англии лучше, и мы переехали сюда. Я изо всех сил старался прижиться, но меня дразнили в школе за незнание английского, и где же ты был тогда? Где были твои чертовы тупамарос, все их песни и глупые лозунги, когда меня возили мордой по грязи? У меня появились кое-какие знакомые в компьютерном клубе, я занялся этим делом и теперь зарабатываю компьютерами себе на жизнь. Но ты не перестаешь насмехаться надо мной при каждом удобном случае. Поэтому если ты хочешь быть в Уругвае, когда я туда поеду – а я действительно хочу это сделать, – так поезжай, и нечего ломаться. А если я предлагаю оплатить тебе билет, то, думаю, лучше продемонстрировать некоторое уважение ко мне и хорошие манеры, проглотить свою дурацкую гордость и вежливо принять предложение сына. Потому что ты – я никогда раньше не говорил тебе об этом – в большом долгу передо мной.

Клаудио бросает камень, который летит длинной дугой. Он шлепается в море и исчезает. Мой сын сердито шагает прочь вдоль берега. Эмили смотрит в то место, где упал камень.

– Я думаю, он прав, – говорит она.

– Когда Клаудио был маленьким, – говорю я, – он гонялся за газетами на крыше нашего патио. Он так смеялся, когда бегал за ними. Он был счастливым ребенком.

– У него мало друзей. Но он по-своему счастлив. Клаудио действительно хочет, чтобы вы поехали. И вам не следует выдвигать денежный вопрос как причину отказа. Это недостойно.

Я ничего не могу ответить: я слишком ошеломлен тем, что сказал Клаудио. Разве я прожил свою жизнь, не заботясь о других? Разве я эгоистично играл в революционера, пока моя жена укладывала детей спать и утирала их слезы? Было ли это подлинной страстью или просто веянием времени, данью моде? Может быть, я действительно растратил жизнь, занимаясь утонченным притворством и избегая ежедневного труда, основательности и переговоров, благодаря которым люди могут жить как общественные существа?

– Он скоро вернется, – сказала Эмили спокойно. – Клаудио много думал о том, чтобы вы поехали с нами. Он очень хочет этого. Я думаю, его просто разочаровала ваша реакция.

– Я никогда никому не хотел причинить вреда. Однако Клаудио прав. Ему пришлось таскаться по разным местам. Хотя в то время… это трудно объяснить… у меня не было ощущения, что есть какие-то другие варианты. Дело вовсе не в том, что я был беспечным.

– Клаудио много рассказывал мне о том, как его обижали в школе. – Эмили перебрасывает камушек с ладони на ладонь. – Вы знали об этом?

– Нет, – говорю я хмуро.

– Почему ваша жена вернулась в Голландию?

– Ей не понравилась Англия. А наши с ней отношения прекратились задолго до этого.

– Почему же она не вернулась в Уругвай?

– Многие уезжают из Уругвая. Не только по политическим причинам. В Голландии им было лучше. Моя дочь смогла там учиться. А Клаудио просто устал от переездов…

– И он не хотел оставлять вас одного. Он любит вас и восхищается своим отцом. Пошли найдем его. Я проголодалась.

Мы идем вдоль берега и находим Клаудио, который печально сидит и смотрит на волны, набегающие на берег. Эмили гладит его по голове и уходит вниз, к морю; там она бродит босиком по воде, придерживая юбку руками; волны хлопают по ее голым ногам, и она слегка подпрыгивает на каждой волне. Я сажусь рядом с Клаудио.

– Прости меня.

– Все нормально.

– Я виноват во всем, – добавляю я, – ты был прав.

– Я тоже не во всем прав, – говорит он. – Я уважаю дело, которым ты занимался. Оно было обречено, но ты все-таки боролся. Нельзя отказываться от того, во что ты веришь, только потому, что у тебя есть дети.

– Не каждый согласится с этим, – отвечаю я.

– Да, конечно. Это – как те политики, которые утверждают, что не могут допустить, чтобы их дети страдали из-за их политических взглядов, и поэтому посылают их учиться в частные школы. Это очень жалкий довод.

– Конечно, в нем нет логики, – отвечаю я.

Клаудио поворачивается и улыбается мне.

– Это логика лицемеров, – говорит он. – По крайней мере, ты не лицемер.

– Я рад, что ты собираешься жениться на Эмили. Она очень хороший человек. Пусть это звучит покровительственно, но это правда. Я счастлив, что она будет моей невесткой.

Какое-то время мы наблюдаем, как Эмили придерживает юбку у колен, а волны разбиваются о ее голени. Она посылает нам улыбку.

– Так ты приедешь к нам в Уругвай?

Я киваю, и наступает молчание. Эмили возвращается с моря, держа перед собой босоножки, как ласты.

– Я умираю от голода, – заявляет она.

– Давайте купим жареной рыбы и чипсов, – предлагает Клаудио. – Хотя Эмили, раз она такая ущербная, придется довольствоваться чипсами.

– Значит, я ущербная, потому что не желаю есть мясо?

– Питаться мясом – естественно. Людям повезло: мы на вершине цепочки питания, мы можем есть все, что захотим. Между прочим, окажись на необитаемом острове и будь там корова, что бы ты сделала?

– Съела бы тебя, – говорит Эмили, беря его руку в свою, – а корову сохранила для умных разговоров.

Я иду позади них по улицам этого знаменитого английского приморского города, а они продолжают подшучивать друг над другом; солнце согревает улицы и родителей, пасущих свое потомство. Двое геев проходят, взявшись за руки, весело смеясь и болтая. Интересно, а как к таким вещам теперь относятся в Пунта-дель-Дьябло?