Прежние исследования осведомительства в советской истории, как правило, сосредоточивались на тех, кто поставлял информацию о «политических», «контрреволюционных» и «антисоветских» преступлениях4 – деятельности, якобы направленной на подрыв основ советской власти или ее институтов. В настоящей главе, напротив, речь идет о сети информаторов, занимавшихся выявлением «неполитических» преступлений, за которые судили в обычных судах5. После войны политических преступников преследовали не столь рьяно, как в 1930-х гг., – осужденные по 58-й статье составляли небольшую долю от общего количества осужденных. Зато в первые послевоенные годы одной из главных тем официальной идеологии вновь оказалась защита государственной собственности, что вызвало повышение внимания к ней у милиции. Согласно статистике, собранной Верховным Советом, например, в 1946 г. около 120 тыс. чел. были осуждены особыми (военные трибуналы, транспортные и лагерные суды) и обычными судами за «контрреволюционные преступления», тогда как 527 тыс. чел. – за хищение государственной или личной собственности. После 1946 г. и вплоть до 1953 г. (за исключением 1949 г.) за имущественные преступления ежегодно осуждалось как минимум в пять раз больше людей, чем за «контрреволюционные»6. Соответственно и роль осведомителей в разоблачении этих неполитических преступлений стала гораздо заметнее, чем раньше.

В настоящей главе не рассматриваются стихийные доносы, посылавшиеся обычно письмом по почте, как те, о которых идет речь в работах В. А. Козлова и Ш. Фицпатрик7. Авторы этих доносов (иногда именуемых «сигналами снизу») зачастую приводили изощренные идейные, патриотические или личные оправдания своему решению выдать того или иного «врага» государства или народа. Такие «разовые» информаторы обычно писали властям о каком-нибудь отдельном инциденте, которому стали свидетелями, либо предупреждали о чем-то, что может вскоре случиться8. Не идет здесь речь и о людях, которые информировали режим о «настроении» конкретной части населения, как правило, передавая любопытные высказывания, подслушанные в общественных местах или на работе. Собирая сведения о настроениях населения или его отношении к определенной политике, органы внутренних дел обычно не приступали на их основании к уголовным расследованиям. С другой стороны, здесь говорится об информации, в основном передаваемой устно более или менее постоянной сетью осведомителей во время личных рандеву с милицейскими кураторами. И, как правило, эта информация предоставлялась не стихийно9. Милиция собирала ее урожай на регулярных тайных встречах10. Кто-то может сказать, что эта разновидность осведомительства была не столь существенна, как многие доносы по собственной инициативе, которые историки анализировали прежде. Но, учитывая растущую долю неполитических дел по сравнению с количеством дел о «политических преступлениях» (о которых по большей части писались доносы) в период позднего сталинизма, осведомительство, вероятно, играло в правоохранительной системе не меньшую, если не большую роль, чем доносительство.

17 ноября 1938 г. Совнарком и ЦК выпустили знаменитое постановление, положившее конец «массовым операциям» и массовым доносам снизу, соответственно возросло значение агентуры в обычной работе органов внутренних дел11. Постановление велело НКВД и прокуратуре выявлять преступников на основании доказательств, что они совершили преступление, а не предполагать их виновность просто по ассоциации. В таких условиях роль осведомителей резко расширилась в 1940-1950-е гг., когда доказательства, собираемые и проверяемые следователями милиции и прокуратуры, стали важнее для преследования нарушений уголовного кодекса.

В этой главе также начинается рассмотрение одного любопытного и до сих пор не изучавшегося аспекта советской системы – тех случаев, когда осведомители, официально входя в агентурную сеть, попросту не давали требуемой информации. Внимание ученых в основном к доносам (предоставлению компрометирующих сведений по собственной инициативе и с энтузиазмом), возможно, не позволяет заметить, насколько часто люди, замечавшие «преступления», по ряду причин явно предпочитали промолчать либо иным образом не оправдывали ожиданий своих милицейских кураторов.

На Отдел борьбы с хищением социалистической собственности и спекуляцией возлагалась задача искоренения преступлений, причиняющих материальный или финансовый ущерб государственным интересам. Такие преступления преследовались главным образом по двум категориям статей уголовного кодекса либо по специальным указам. Одним из типов преступлений, которые надлежало разоблачать ОБХСС, являлись те, что в уголовном кодексе квалифицировались как «должностные», в том числе дача и получение взяток. Число осужденных за должностные преступления резко выросло во время и сразу после войны12. Когда в 1946 г. стартовала мертворожденная кампания против взяточничества, описанная в предыдущей главе, отделу прямо поручили использовать осведомительную сеть в раскрытии взяточничества (так же как и прочих типов должностных преступлений). Мандат на применение такого метода обнаружения взяткодателей и взяткополучателей составили два секретных документа. Приказ № 036/0210/126с Министерства юстиции, Министерства внутренних дел и Генеральной прокуратуры от 15 июля 1946 г. конкретно требовал от ОБХСС организовать агентурную работу по выявлению взяточничества. Постановление № 2062-852с Совета министров СССР от 13 сентября 1946 г. призывало усилить «борьбу со всеми видами спекуляции, с хищениями социалистической собственности и со взяточничеством»13. Эти секретные распоряжения оставались в силе до смерти Сталина (и после нее).

Отдельной (но, естественно, тесно связанной с вышеупомянутой) обязанностью ОБХСС было раскрытие «расхищения социалистической и общественной собственности», то есть чаще всего госсобственности. Правоохранительные органы считали взяточничество преступлением, способствующим растратам и другим видам коррупции и присвоения государственных ресурсов, которые перечислялись в разделе уголовного кодекса под заглавием «Преступления против социалистической собственности». Как отмечено выше, важные типы коррупции, включая все случаи хищения, разбазаривания и незаконного присвоения госсобственности, подпадали под драконовский указ от 4 июня 1947 г.14

Используя средства массовой информации, агитацию и пропаганду на рабочем месте и систему образования, режим после войны требовал от советских людей проявлять «бдительность» в отношении любого рода преступлений и, заметив что-то подобное, сразу ставить в известность власти. В Советском Союзе, как и во многих обществах, было широко распространено общественное осуждение осведомительства, и правоохранительной системе приходилось преодолевать недоверие населения к осведомителям. В годы позднего сталинизма как особо гнусные среди неполитических преступников выделялись растратчики, расхитители, спекулянты и их защитники в рядах бюрократии. Откровенное заявление в Конституции 1936 г., что государственная собственность «священна и неприкосновенна» (выражение, заимствованное из августовского указа 1932 г.), после массовых военных разрушений приобрело новый смысл. Партийное руководство пыталось сформировать такую общественную среду, в которой средний человек будет не только уважать госсобственность как «народное богатство», но и активно защищать от тех, кто норовит ее стянуть или содействует ее расхищению. Отдельные граждане, трубила печать, должны доносить о любом попавшемся им на глаза случае воровства государственной собственности или получения взяток за попустительство подобным действиям15. «На каждом советском гражданине лежит моральная обязанность сообщать органам власти обо всех известных ему случаях хищений государственного или общественного имущества», – писал правовед Б. А. Куринов16. Министр юстиции СССР К. П. Горшенин в 1948 г. поощрял информирование о хищениях госсобственности, уверяя: «Такая борьба должна быть делом всех советских людей. Этому учит нас товарищ Сталин». Он призывал создать в обществе атмосферу презрения и ненависти к расхитителям «народного имущества»17. Режим давал понять, что те, кто доносит милиции о преступлениях, помогают сберечь народное богатство, сохранить социальную стабильность, повысить уровень жизни советских людей, а в конечном счете – ускорить переход общества от социализма к коммунизму.