«Интересное предложение, – похвалил изобретателя Степан Дмитриевич. – А если ветер? Башня будет же ходуном ходить, и унесёт её чёрт знает куда, если не закрепить якорем. Не пойдёт». – Он отбросил предложение в сторону.

В следующем документе из папки предлагалось лагерные бараки строить не деревянные, а стеклянные, чтобы виднее было наблюдать за дисциплиной в их стенах.

«Это мы уже проходили, – вспомнил Степан Дмитриевич с улыбкой. – Стекло-хата, так это называлось тогда. Изобрёл Велимир Хлебников, конструируя города будущего. Чего он в них только не наконструировал. Дом-тополь, подводные дома-говорильни, что-то вроде лекториев, когда рыбки плавают за стенами из стекла, были даже дома-поля без внутренних стен, где в беспорядке были разбросаны на стеклянной плоскости стеклянные хижины, шалаши, вигвамы, чумы стеклянные… Забавный был человек Хлебников, председатель земного шара. Жаль, помер рано. Не увидел соратников будетлян, конструирующих стекло-бараки».

Он припомнил громкие споры в узком кругу своих о материале-основе, выражающем суть эпохи. Голубкина провозглашала тогда: «Каждая эпоха имеет свой материал, который является наилучшим выразителем её художественных стремлений». Поясняла: импрессионизм – бронза, постимпрессионизм – камень, будущая эпоха – стекло. Потому стекло – чтобы была прозрачность, все люди на виду, им скрывать нечего, у всех одна цель; зло, ненависть, предрассудки – в прошлом… С ней было трудно спорить – как же, сама Голубкина, ассистировала Родену, руки-ноги для его скульптур делала! Он, помнится, возразил: а дерево? Для какой эпохи дерево лучший выразитель её стремлений? На него посмотрели как на сельского дурачка, как смотрели в далёкой юности, когда ему, вольнослушателю медицинского факультета Московского университета, приказывали сынки-дуболомы алатырского помещика Глумова: «Эй, Рза, принеси-ка с ледника ногу».

«Стекло им подавай», – хмыкнул Степан Дмитриевич и закашлялся. Из папки пахнуло пылью – пылью вечности, пылью грядущего, стеклянной пылью из домов-говорилен, хижин, шалашей и вигвамов.

– А здесь у нас что? – спросил он духа из папки, когда вынимал на свет очередное упражнение мысли. – Ага, памятник Ермаку, покорителю Сибири, так-так. «Поставленный на реке Иртыш рядом с местом гибели… непотопляемый… на воде, на якоре… совмещает функции речного буйка…» А вот это правильно, это по-хозяйски, практически мыслит человек. Но не оригинально. Помнится, Николай Евгеньевич Лансере в одна тысяча девятьсот двадцать девятом году предлагал проект памятника-маяка Колумбу на острове Сан-Доминго. Правда, тот был не плавучий. Да и Хлебников всё бегал с идеей поставить памятник Ермаку на Волге, в Самаре, где ворота в Сибирь. У Велимира что ни памятник, то самый гигантский в мире. Он хотел Америку переплюнуть, сделать его в виде статуи Свободы, только в руке у Ермака не факел, а дымящаяся пищаль.

Степан Дмитриевич зевнул. Что-то он уже подустал от всех этих гениев и гигантов. День угасал, пора бы уже чайку и на боковую. Ладно, ещё один документ из папки, и на сегодня всё.

Это была пачка листов, выдранных из амбарной книги, чуть подпалённых с краю. «Жгли их, что ли? Если жгли, то почему не дожгли?» Слева вверху бурело пятно от скрепки, будто раздавили клопа. Пачка была тонкая, листов в десять, прошита суровой ниткой, которая скрепляла листы. Такое серьёзное отношение к документу уже настораживало и пугало. Но более пугало начало рукописи, её титульная страница. «Венец пятилетки» – написано было посередине печатными буквами от руки. А в правом верхнем углу красивым почерком обозначен адрес и адресат: «В Москву, товарищу И. В. Сталину». Было странно увидеть документ с таким адресом в этой заплесневелой папке. Пусть даже писанный рукой сумасшедшего. Всё, где упоминалось святое имя, принадлежало спецхрану, а всякий безумец, осмелившийся его написать, подлежал изоляции от общества и самой строгой проверке.

Степан Дмитриевич начал читать. Буквы перемежались цифрами, цифры переходили в схемы, схемы – в эскизы, эскизы чёрт знает во что. Чтение заняло полчаса, почерк был аккуратный, рука та же, что выводила адрес на титуле. Имя автора идеи и подпись на последней странице были тщательно вымараны, возможно, и автор тоже. Суть проекта поражала воображение.

Скульптор убрал листки, перешёл на нары, задумался. В подробностях воспроизвёл в памяти чудовище из страшного сна неизвестного миру гения. «И смех, и грех, – сказал сам себе и прибавил: – Но греха больше».

Гигантская пирамида, проект которой предлагал автор, должна была вместить в себя все достижения цивилизации XX века. Все страны мира могли принять в нём участие: советская сторона брала на себя сооружение корпуса и фундамента, а внутренняя отделка стендов и размещение экспонатов осуществлялись за счет приглашённых стран.

Открыта выставка будет ровно год, после этого вход на неё будет заделан, и часовой механизм откроет его только через сто лет – для того, чтобы наши потомки обошли помещения и устранили дефекты, выявившиеся за столетие. После этого вход будет замурован окончательно, и пирамида останется стоять так, как стояли до сегодняшнего дня египетские пирамиды, идеально храня в себе образцы ушедшей культуры.

Местом для «Венца пятилетки» следует избрать историческое Бородинское поле. Вся работа рассчитана на пять лет, для этого потребуется около 375 000 рабочих. «Венцом пятилетки» пирамида названа в честь 1-й советской пятилетки, положившей начало героической череде следующих – 2-й и текущей 3-й.

Пирамида будет пятиконечной, по числу лет пятилетки, и имеет в плане советскую пятиконечную звезду. Площадь сечения её на поверхности земли – 6 квадратных километров, высота 917 метров – год Революции (без тысячи).

Далее в рукописи проекта приводились размеры высочайших строений мира – Эйфелевой башни (298 м), Эмпайр-стейт-билдинг в Нью-Йорке (380 м), Дома Советов в Москве (415 м), пирамиды Хеопса (137 м) – и сравнивались с «Венцом пятилетки».

Под землю сооружение уходит на 150 метров, постоянно расширяясь, превращаясь в запутанный лабиринт, так что в действительности основание займёт примерно 15 квадратных километров, не более и не менее.

Верхних этажей – 229, по числу республик, империй, княжеств и султанатов. Каждое государство обязуется за свой счёт привезти и поставить лучшие и самые современные изделия своей промышленности, причём обещает принять все меры для сохранения их в веках. Паровозы, самолёты, автомобили, швейные машины, спички, мыло, духи, вакса заполнят стеллажи. Картины, книги, киноленты, пушки, газы, детские коляски – всё будет расположено по системе, выработанной учёными. Всё это будет покрыто воском, лаком, глазурью, опущено в спирт и формалин или зажато между спаянными стёклами. Мощные насосы высосут из помещения атмосферу и заменят её гелием, так что через сто лет итальянские мандарины будут так же свежи и ароматны, как и сейчас…

Степан Дмитриевич вспомнил Италию, мандариновые рощи в Карраре, оранжевое на белом. Воспоминание сдулось, как детский воздушный шарик, когда 229 этажей пирамиды нависли над ним всею своей бетонной тяжестью в два миллиона тонн. Плюс 280 тонн на скрепы. Плюс вес 120 000 километров кабелей различных сечений, потребных на электрическую проводку, телефоны, телеграф, лифты и прочее оборудование. Плюс пять гектаров дубового леса на отделку. И полтора кубических километра финляндского гранита на облицовку.