Смоленский архив частично подтверждает эти данные. Во время все той же проверки документов 1935 года в Смоленске из 4100 проверенных членов партии, 455 были исключены (11%). Поступили 712 разоблачений (в ходе собраний) и 200 письменных заявлений. Соотношение численности членов партии и полученных доносов весьма высокое: в среднем, один донос на шесть коммунистов{502}. Весьма красноречивы, хотя и не так велики, цифры по заводу «Красный путиловец» в Ленинграде: с мая по декабрь 1935 года поступило 1364 заявления (в основном адресованных отделу НКВД на заводе), но они представляют всего 4% сотрудников завода (из 30 000 занятых на предприятии{503}).

И все же смоленскую статистику следует интерпретировать с осторожностью. Она касается только 1935 года и только разоблачений внутри партии. Нет данных о доносах, касающихся остального населения. Кроме того, первый этап проверки партийных документов, начатый согласно резолюции Центрального Комитета от 13 мая 1935 года, проходил весьма рутинно. В результате ЦК, недовольный этим, аннулировал всю процедуру и в резолюции от 27 июня 1935 года отдал приказ начать все сначала, особо указав на неудовлетворительную работу парторганизаций Западной области. Нельзя исключить, что в документах, относящихся к концу 1935 года, ситуацию приукрасили. Кроме того, крайняя конкретность примеров, представленных в этом документе Центрального Комитета, быть может, скрывает отсутствие общих данных или, во всяком случае, их несоответствие декларированному в тексте положению дел.

В какой мере репрессии, последовавшие за февральско-мартовким пленумом 1937 года, изменили поведение советских людей? К несчастью, архивы периода «Большого террора» 1937–1938 годов хранят относительное молчание. И это очень жаль, так как отсутствие данных не позволяет продвинуться дальше тех сведений, которые были собраны в украинской прессе Робертом Конквестом. Нарисованная им картина достаточно импрессионистична и особо выделяет тех, кого Орджоникидзе, говорят, назвал «ударниками осведомительного движения»{504}. Конквест приводит пример человека, который якобы один разоблачил 69 человек в одном из районов Киева. Другой мог гордиться сотней разоблачений. В Одессе только один коммунист разоблачил 130 человек{505}. Можно также снова вернуться к семье Артемовых, где муж, жена, двое их сыновей и три дочери донесли на 172 человек, за что получили награды. На настоящий момент архивы не позволяют подтвердить или опровергнуть эти сведения. Дела КПК недоступны, как недоступны и дела политической полиции, и судебные. Фонды бюро жалоб и газет становятся все более редкими, почти отсутствуют. Все это способствует тому, чтобы еще надолго сохранялась возможность для слухов и спекуляций. Тем не менее даже ограниченный доступ в архивы позволяет догадываться о значительном объеме материалов: количество писем в «Правду» заметно выросло и достигало 800, иногда даже 1000 писем в день в течение этих двух страшных лет. То же впечатление оставляет изучение архивов Автозаводского района Горького, они доступны за 1937 год{506}. Архивы комсомола этих лет переполнены доносами, однако нет возможности оценить их количественно.

В какой мере новая линия, принятая на январском пленуме 1938 года, когда было обращено внимание на опасность многочисленных и ничем не ограниченных разоблачительных заявлений, привела к изменению ситуации? И здесь трудно высказать определенное мнение. Прокурорские службы захлебываются: в феврале 1938 года они получили более 40 000 жалоб против 16 000 в предыдущем году{507}. В основном это заявления о пересмотре судебных решений, которые иногда принимают форму нападок на судей{508}. Таким образом, практика писания во власть никуда не уходит: значительная часть писем, которые мы смогли увидеть в архиве, относится к 1938 году. Проводимые время от времени ритуальные чистки, в частности руководителей областного уровня, продолжают приносить свой урожай заявлений и разоблачений. В 1939 году Бюро жалоб КСК продолжает получать многочисленные «заявления-сигналы»{509}. Объем находящихся в работе писем остается более или менее постоянным и приближается к 45 000 жалоб в год. Двусмысленная форма «сигнала» позволяет ему подстраиваться под официальную линию: теперь он меньше похож на донос, чем в 1937 году, но обращения советских людей к власти продолжаются.

Многочисленность институтов приема обращений, даже если в каждый из них поступало лишь ограниченное число жалоб, обеспечивает внушительное число писем, направленных власти. Но не все эти письма были разоблачениями и доносами. Это, в частности, относится к корреспонденции крупных деятелей. Так, секретариат Молотова, например, получает самые разные послания. Значительная часть из них — письма в поддержку. В подборке писем, которую мы разобрали, приблизительно одна пятая — это письма «не по существу». Трудно сказать, в какой степени эта пропорция является репрезентативной[158]. Поэтому надо быть крайне осторожными, рассуждая о спонтанных доносах: анализ архивных документов, имевшихся в нашем распоряжении, позволяет только подтвердить их существование, но не дает нам права точно говорить об их количестве. Однако в любом случае этот феномен — явление отнюдь не маргинальное. Объем получаемой корреспонденции требовал настоящей организации. Различные советские структуры (как в аппарате управления, так и в газетах) имели на всех уровнях (местных и центральном) специальные отделы по работе с письмами. При этом отношение к сигналам не везде было одинаковым.

Когда власть напрямую запрашивает информацию, она действует с угрожающей эффективностью. Создаются специальные комиссии по каждому конкретному случаю, и эти комиссии собирают доносы. В этом случае расследование и принятие решения происходят очень быстро, обвинения проверяются мало или не проверяются совсем. Так происходит, в частности, во время чисток, которые в стране проходят регулярно. В 1937 году время, разделявшее донос и его последствия, могло быть минимальным: вспомним, что комсомолец, обвиненный в троцкизме, был арестован чуть ли не во время собрания, на котором против него было выдвинуто обвинение[159]. Подобный стиль работы с доносами, каким бы эффектным и результативным он ни был, ограничивается отдельными моментами в жизни страны. Доносы «по поводу», спровоцированные сильным импульсом со стороны власти собираются и расследуются совсем иначе, чем доносы повседневные, «спонтанные».