Расследуя жизнь брата и затем записывая рассказ об этом расследовании, который заканчивается эпифанией слившихся воедино душ, В. постепенно воздвигает мост между живыми и мертвыми; комментарий Кинбота с самого начала показывает его расхождения с поэмой, которую он комментирует, а также с его другом Шейдом. «Истинная жизнь Себастьяна Найта» заканчивается утверждением В. о том, что душа бессмертна и возможно благополучное соавторство с мертвыми – сотворение некоей единой и более реальной жизни. В противоположность этому, в финале «Бледного пламени» Кинбот один, в изоляции: все персонажи, кроме Сибил, мертвы, и любимым дочери и тетушке Шейда не удается связаться с ним с того света. Финальное событие в сюжете, которое совершается за пределами текста, – это самоубийство Кинбота, отчетливо предрекаемое числами 1915–1959 в его размышлении о «пугающей тени смерти» [Набоков 1997–1999, 3: 363][211]. Себастьян предположительно умирает от сердечного заболевания, унаследованного от матери, которое было ему диагностировано за несколько лет до смерти. Шейд гибнет внезапно – из-за нелепой ошибки, совершенной сумасшедшим убийцей, не знакомым ни Шейду, ни Кинботу, и это подрывает надежду Шейда на то, что во вселенной существует «узор закономерности». Финалы романов зеркальны в том, какими способами они перебрасывают мост через бездну между жизнью и смертью: мертвый Себастьян из потустороннего мира помогает живому В. написать свою биографию; живой Кинбот помогает мертвому Шейду закончить поэму строкой, которую Шейд не мог написать, пока все еще пребывал, образно говоря, в пределах своего оконного переплета, по эту сторону смерти. Кинбот показывает, что первая строка поэмы Шейда была пророческой: он действительно становится «тенью, свиристелем, убитым влет», о чем поэт не мог знать, когда писал эту строку. Если за комментатором остается последнее слово, то это происходит потому, что упомянутый комментатор сбежал вместе с рукописью поэта, а поэт совершенно мертв. Шейд неспособен связаться с Кинботом, чего Кинбот так хочет. Поверхностный, комический зачин «Бледного пламени» – то, что комментарий не имеет ничего общего с поэмой, – представляет собой полную противоположность кульминационному моменту, раскрывающему духовное сотрудничество братьев, которые написали «Истинную жизнь Себастьяна Найта».

Что касается «большого Г.»[212] в поэме Шейда [Набоков 1997–1999, 3: 327, 469], то Гудмэн и Градус – его комические агенты. Скверный биограф Гудмэн сводит творчество Себастьяна к собственному тривиальному пониманию как мира, так и искусства, которое считает опосредованно связанным со своим клишированным представлением о реальности. Градус – воплощение политической смерти от рук наемного убийцы в земблянской вселенной Кинбота и эмблема всех наших грядущих смертей. И Гудмэн, и Градус неуязвимы для «классической аллюзии», как Кинбот выражается в своем комментарии: Гудмэн – когда не улавливает шуток Себастьяна о Чехове и «Гамлете», а Градус – когда, путешествуя в поисках земблянского короля, упускает аллюзию на «римскую богиню трупов и могил», именем которой некий Джозеф Лавендер назвал свою виллу «Либитина» [Набоков 1997–1999, 3: 448].

В обоих текстах появляется важная аллюзия на классику – на «Гамлета», особенно на явление призрака отца Гамлета сыну. В «Истинной жизни Себастьяна Найта» первая книга из списка стоящих на полке Себастьяна – именно это выдающееся произведение, которое объединяет всех владеющих английским языком. Отсылка к пьесе Шекспира также указывает на тень Себастьяна и ее неуловимое присутствие в романе, эхо той самой неопределенности в появлении призрака Гамлета-старшего, которая вызывает бездействие принца и его сомнения в себе. В комментарии Кинбота призрачно появляется сама пьеса, замененная и замаскированная менее значимым произведением Шекспира, «Тимоном Афинским», в свою очередь замаскированным его переводом на земблянский. Читателям придется обратиться к английскому оригиналу «Тимона», чтобы найти слова о «бледном пламени»; те, кто хорошо знает «Гамлета», вспомнят гораздо более известные строки, произнесенные на прощание призраком короля Гамлета:

Уже светляк предвозвещает утро

И гасит свой ненужный огонек (I, V)[213].

Эти строки вызывают глубокий отклик в душе самого Набокова по нескольким причинам. В строках, непосредственно им предшествующих, Призрак описывает, как был отравлен собственным братом Клавдием, и заключает:

Так я во сне от братственной руки

Утратил жизнь, венец и королеву <…>.

О ужас! Ужас! О великий ужас! (I, V)

Повторяющиеся слова короля Гамлета «О ужас!» трижды появляются на двух страницах набоковского романа «Приглашение на казнь» (1934), когда его герой обдумывает свой смертный приговор, вынесенный ему воображаемым тоталитарным режимом[214]. Набоков был лишен страны, языка и семейной жизни настоящим тоталитарным режимом, и для него это стало личной трагедией шекспировского масштаба. Речь Призрака снова и снова звучит в произведениях Набокова – как плач об утрате королевства. Себастьян читает «Гамлета», в то время как в «Бледном пламени» ни Кинбот, ни Шейд на эту пьесу не ссылаются. Скрытая аллюзия принадлежит Набокову.

В женщинах, с которыми Себастьян и Шейд предают своих спутниц жизни, контрастируют таинственность и обыденность: Нина – таинственная, мифологическая фигура в черном одеянии, указывающая на русское прошлое Себастьяна и его умершую английскую мать, что отчасти маркировано ее фиалковыми веками [Набоков 2014: 169]. Но «сногсшибательная блондинка в черном леотарде» [Набоков 1997–1999, 3: 301] – банальная стереотипная фигура из американских кампусов 1950-х годов, студентка, состоящая в незаконной связи с преподавателем старше ее и сама скорее выступающая в роли добычи, нежели хищницы. Фигура роковой женщины из «Себастьяна Найта» в «Бледном пламени» оборачивается легким флиртом, который не снабжен никаким ассоциативно-литературным фоном и не влечет никаких последствий для Шейда – стереотипного преподавателя английского в хаки и мокасинах, любителя выпить.

Как уже говорилось ранее, мотив перехода 999 в 000 в обоих романах связан с вопросом о жизни, смерти и бесконечности. Себастьян родился 31 декабря 1899 года, когда девятки должны были вот-вот превратиться в нули: мотив соединен с его проникновением в этот мир из потустороннего. Сам день, когда Себастьян родился, описан в дневнике Ольгой Олеговной Орловой, чья «оологическая аллитерация» дает В. возможность передать «очарование, таящееся за подобным описанием петербургского зимнего дня» [Набоков 2014: 24]. В «Бледном пламени» три озера, названия которых начинаются или заканчиваются на «о», – место самоубийства Гэзель. Поэма Шейда, которая стала откликом на эту трагедию, состоит из 999 строк. Поиск Гэзель в потустороннем мире, который ведется в поэме, связывает ее гибель в озере с попыткой Шейда отыскать дочь посредством искусства. В рассуждении В. о дате рождения Себастьяна в конечном итоге присутствует и появление самого Себастьяна – за счет образности, связанной с яйцами, и пасхальных ассоциаций, вызываемых инициалами О.