И тут она расплакалась, и рыдания ее терзали ему душу. Он прижимал ее к себе все теснее и ругал себя за то, что вошел в ее жизнь. Если бы он оставил ее в покое…

И тут он подумал: ведь если бы он оставил ее в покое, она так и сидела бы в Белхаме, убирала за пьяным отцом и напрасно ждала бы того дня, когда он бросит пить. Разве это лучше? Но неужто никак нельзя облегчить ее страдания?

Корделия отодвинулась от него. Рыдания кончились, она только слегка всхлипывала. Себастьян молча протянул ей платок. Она благодарно кивнула и стала вытирать слезы.

Тяжело вздохнув, она наконец подняла на него глаза.

– Нам надо поговорить о том, что произошло сегодня вечером. – Голос у нее был тихий и слабый, как у больного ребенка.

Сердце его разрывалось от сострадания.

– Нет, не сейчас. Вы утомлены и расстроены.

– Нет, сейчас, – повторила она настойчиво. – Мне надо сказать вам немедленно.

– Корделия!

– Пожалуйста! – Ее прекрасные глаза были исполнены мольбы.

Как он мог ей отказать? Со вздохом он кивнул.

Она тихо поблагодарила его и обвела глазами комнату. Стулья, клавесин в углу.

– Наш трюк был разгадан за несколько минут. Ничего не получилось, и с моей стороны было безумием рассчитывать на иное.

– Вовсе не так. Некоторое время все шло отлично. По правде говоря, я этого и не ожидал.

Она слабо улыбнулась.

– Это говорит лишь о том, как занижены были ваши ожидания.

– Если бы этот чертов музыкант вас не отвлекал…

– Да, – холодно согласилась она. – Он доставил много беспокойства.

Себастьян напрягся.

– Когда он положил вам руку на плечо, мне хотелось его поколотить.

Она пораженно взглянула на него. С каким чувством он сказал это! Потом она опустила глаза и принялась рассматривать платок, который держала в руке.

– Должна признать, что он был… несколько развязен. Но я не могу винить его в том, что произошло. Со мной мог заговорить кто-то из гостей, одна из девушек могла обратиться за советом.

Ему стало не по себе. Куда она клонит?

Она взглянула на него.

– Дело в том, что наш план… не сработает. Я уже говорила, что отца нельзя научить разбираться в музыке. Так что у нас есть лишь один выход.

Он покачал головой. Теперь понятно, к чему она ведет.

– Сказать правду моему брату? Ничего не выйдет.

– Но почему? Что в этом невозможного?

– Как только Ричард узнает, что композитор вы, он откажется представлять вас Генделю, и это будет конец всему.

Она покачала головой.

– Не верю, что он сможет так поступить. – Она помолчала, наморщила лоб сосредоточенно. – Я знаю, что вы ошибаетесь. Знаю. – Тут лицо ее посветлело. – И могу это доказать. Пойдемте. – Она направилась к двери.

– Куда вы? – озадаченно спросил он, но Корделия уже вышла из комнаты. Покачав головой, он последовал за ней.

Она быстро поднималась по лестнице. Он следовал за ней, пытаясь понять, что у нее на уме. В коридоре второго этажа он догнал ее. У двери своей спальни она остановилась, взяла из висевшего на стене канделябра свечу и вошла в комнату.

Он помедлил на пороге, пока она зажигала в спальне свечи. Здесь ему уж никак нельзя было находиться, и она должна была это понимать.

Но она будто и не думала об этом.

– Входите же, – проговорила она, продолжая зажигать свечи. Потом подошла к бюро и стала искать что-то, бормоча: – Куда же горничная их подевала?

Он вошел, но дверь не закрыл.

– О чем вы?

– Ага, вот они! – вскричала она, доставая пачку писем.

Он мрачно смотрел, как она развязывает ленту на письмах. Потом она протянула верхнее письмо ему, и он подошел к камину. Он узнал почерк на конверте – это было письмо Ричарда.

– Прочтите его! – потребовала она.

Он озадаченно посмотрел на нее. Она взяла другой конверт, достала из него письмо.

Быстро пробежав его глазами, Корделия стала читать вслух:

– «Вторая пьеса еще лучше. Поистине удивительно, что сельский священник сочиняет подобную музыку».

Потом она взяла следующее письмо и прочитала:

– «Хорал ваш проймет даже самого пропащего. С первых нот я был им заворожен». – Весело улыбнувшись, она сказала: – Ваш брат – настоящий поэт.

Отбросив это письмо, она взяла следующее, но, проглядев его, молча сунула обратно в бюро.

Себастьян потянулся за ним. – Нет, – сказала она, отводя взгляд. – Здесь нет ничего важного.

Но он все же взял это письмо и начал читать. Она смотрела на него, прерывисто дыша.

– «Прошу простить меня, сэр, но, сколь ни лестно для меня то, что вы предлагаете мне рассмотреть на предмет публикации сочинения вашей дочери, вынужден вам отказать. Я придерживаюсь того мнения, что женщины не имеют наклонности к композиции. Допускаю, что сочинения ее заслуживают похвалы, но, без сомнения, уступают вашим произведениям».

Себастьян вопросительно взглянул на Корделию.

Она побледнела.

– Лорд Кент лишь хотел избежать сотрудничества с дилетантами. Я не могу его винить.

– Боюсь, что не только в этом дело, Корделия, и подозреваю, что в других письмах я найду этому подтверждение.

Она отвела взгляд.

– Но ведь очевидно, что моя музыка ему нравится, хоть он и не знает, что сочинила ее я. Если я скажу ему правду, ему придется поступиться своими предубеждениями.

Себастьян расхохотался и бросил письмо на бюро.

– Знаете, вы не первая женщина, которая хотела, чтобы он издал ее сочинения. Та, первая, предложила ему себя. Она зарабатывала на жизнь, играя в театре, о чем ему, естественно, не сообщила. – Говорил Себастьян резко и отрывисто. Ему надо было убедить ее, поэтому он не скрывал ничего. – Ричард был молод и глуп. Она притворилась влюбленной и стала его любовницей. Он напечатал пару ее сочинений, и когда она поняла, что денег этим особенных не заработаешь, послала его к черту. Сказала, что «калеки» ее не интересуют.

Корделия побледнела.

– Какое ужасное создание! Бедный лорд Кент!

– Следующей была милая старая дева, учительница музыки, – продолжал Себастьян. – Ричард очень о ней заботился. У нее был талант, и он готов был его пестовать. К сожалению, именно потому, что она была мила и одинока, ей не составило труда убедить его издать одно из лучших ее сочинений. – Себастьян говорил с горечью. – Но Ричард не знал, что это сочинение украдено у другого композитора, мужчины. Это и погубило его репутацию.