– Вы оживили этот старый клавесин своей игрой.

– Благодарю вас, – поспешно ответила она, стараясь не упустить нить разговора.

Но музыкант и не думал оставить ее в покое. Он наклонился низко-низко и, положив свою холодную руку ей на плечо, прошептал в самое ухо:

– Как жаль, что завтра вы уезжаете в Лондон, а то я бы показал вам свой великолепный инструмент.

Что-то в слове «инструмент» напугало ее. Она вздрогнула и попыталась выбраться из-за клавесина, но его рука не отпустила ее.

Вдруг до ее сознания дошел голос отца:

– Дорогая, сыграй, пожалуйста, стретто еще раз.

– Нет-нет, не нужно, не беспокойте вашу дочь, Вы знаете, о чем идет речь, – сказал судья звучным голосом, – это из последней части.

Регент вступил в разговор.

– Да в той самой, что служит отражением первого стретто. Тема, которая повторяется в финале.

Остального она уже не слышала, потому что музыкант, наклонившись, промурлыкал:

– Возможно, когда вы вернетесь в Йорк, я зайду к вам сюда. Надеюсь, миссис Бердсли не будет возражать.

Отец неуклюже улыбнулся и произнес:

– Эта тема… э-э… одна из моих самых любимых. Это вариации, имитирующие лютню.

Все молчали.

– Да нет же, отец, это не лютня, это звучит скорее как рожок.

– Да, ты права дорогая, – пробормотал он.

Регент вопросительно посмотрел на нее, а затем снова обратился к викарию:

– Я спрашивал, однако, не об этом. Я насчитал пять вступлений в тему и как эхо это стретто в самом конце. Он обратился к Корделии. – Сыграйте еще раз, пожалуйста, мисс Шалстоун.

Корделия вздохнула. Он еще не задал вопроса и она не знала, сколько нот сыграть. И она сыграла больше, чем было нужно по их договоренности.

Довольный собой регент кивнул:

– Ну вот, я слышу пять вступлений. Как это сложно и насколько мастерски сделано.

Она успокоилась.

– Благодарю вас, – сказал викарий, стараясь скрыть смущение, поглядывая на нее и недоумевая, почему она не сыграла оговоренного числа звуков.

К огорчению Корделии, регент продолжал:

– Мой вопрос состоит вот в чем: поскольку вы зеркально отразили переход к малой ноне здесь, почему вы не повторили этот прием в конце? Почему вы не ввели его в стретто?

Поскольку викарий не мог ответить на этот вопрос, она сказала:

– Он хотел…

– Если вы не против, мисс Шалстоун, я бы желал услышать мнение вашего отца.

Его светлость отошел от колонны и в волнении посмотрел на викария.

– Мне не хотелось, – слабо сказал викарий.

– Да, но почему? Это было бы удачным местом, чтобы еще больше подчеркнуть повторение темы, если тема действительно сосредоточилась в этой части, или нет?

Ее отец беспомощно дергал себя за ухо.

– Да-да, конечно, но это не совсем так… Вот напасть – он всплеснул руками. – Я и сам не знаю. Хотите получить ответ – спросите мою дочь.

Он встал и направился к двери, оттолкнув руку Гонорины, которая пыталась удержать его. На мгновение застыл у двери. И, сердито взглянув на герцога, которого быстро отыскал глазами, сказал ему:

– Я полагаю, вы довольны, что эксперимент обернулся таким образом. – И быстро вышел из комнаты.

Сердце Корделии замерло. Она не могла сердиться на отца. По крайней мере он знал, когда надо было сдаться.

Все взоры обернулись к ней, и она, выдавив на лице улыбку, сказала неловко:

– Видите ли, он боится общества. Он не привык вот так разговаривать о музыке.

Казалось, регент негодовал.

– Чепуха! Он весь вечер был мил и предупредителен. Это был очень простой вопрос, а все, что он ответил, – чепуха. – Он повернулся к Гонорине, сердито покачивая головой. – Что здесь происходит? Он все время обращался к своей дочери по самому ничтожному поводу и, похоже, совсем не знает своих собственных произведений. Он сам сочинял свою музыку или нет?

Гонорина беспомощно смотрела на Корделию, а та старалась подобрать какое-нибудь объяснение всему этому. И вдруг из глубины комнаты донесся знакомый голос.

– Нет, это сочинял не он.

Музыкант, стоящий рядом с Корделией, открыл рот от изумления, а регент развернулся на своем стуле, чтобы взглянуть на Себастьяна, который после столь дерзкого заявления вышел на середину комнаты.

– Он что, украл их? – спросил регент.

Себастьян посмотрел на Корделию и покачал головой.

– Не совсем. Это сочинения мисс Шалстоун.

Теперь все опять посмотрели на нее, а она в смущении заерзала на скамье. По крайней мере музыкант наконец отошел от нее. Его явно не интересовала женщина, которая было не просто дочерью викария.

Судья Хартфорд посмотрел на Корделию.

– Что имеет в виду его светлость, Гонорина?

– Боюсь, вы были слишком проницательны для нас. – Гонорина постаралась говорить весело и улыбаться, будто все это была просто шуткой. – Я, конечно, поступила ужасно, но, надеюсь, вы простите меня. Я заключила пари с лордом Веверли, что Корделия сможет выдать своего отца за композитора.

Девушка вздохнула. Она боялась поднять глаза на гостей и понять, что они думают о выдумке Гонорины. Корделия глядела на одну из обманок на стене. Картина изображала дверь в сад, и Корделии хотелось, чтобы это была настоящая дверь, за которой бы скрывался настоящий сад, в котором можно исчезнуть.

– Пари? – громко произнес судья. – Такую шутку вы, Гонорина, сыграли со своими друзьями?

Гонорина улыбнулась ему.

– Вы бы сами на это пошли, если бы слышали, как говорил его светлость, что мы все здесь, в Йорке, такие провинциалы и что нас так легко обмануть. Мне пришлось доказать ему, как он был не прав. – И она бросила на Себастьяна умоляющий взгляд. – Кроме того, я посчитала, что, может быть, веселая шутка покажет его светлости, как легко мои друзья уличат самозванца.

Корделия украдкой взглянула на герцога: к счастью, он не сердился. Он смотрел на Гонорину, в уголках его рта играла улыбка, брови его были подняты.

Гонорина весело играла веером.

– Корделия была счастлива помочь мне, потому что ей тоже не понравились эти слова. Мы, провинциалы, должны держаться вместе. Поскольку с некоторых пор она сама сочиняет музыку, ей было нетрудно подготовить отца к представлению одной из своих пьес. – И она притворно вздохнула. – Но вас можно было провести лишь на мгновение.

– Это было нечестно, – заявил Себастьян, вступив со всей страстью в разговор. – Корделия хотела доказать, что правы были вы, а не я.