Сегодня город почти разрушен. Только от особняка Дюпона что-то еще сохранилось. Лурдес жалеет, что с ней нет Иванито, она бы показала ему это богатство – поле для гольфа на девять лунок, взлетную полосу для гидроплана, мраморные полы. Невозможно, думает Лурдес, нищете соперничать с успехом.

Она поднимается наверх, в бальную залу с видом на залив. В глубине сумрачных вод скрываются коралловые рифы. Лурдес вспоминает, как они с Руфино мягко покачивались на волнах над рифами на следующий день после брачной ночи. Когда первая боль утихла, возникло ощущение, будто шторм ворвался меж ее ног, заполняя все ее тело. Она охотно бы утонула.

До усадьбы семьи Пуэнте час пути на юг. Красная глина напоминает Лурдес заляпанную грязью рабочую одежду Руфино. Он часто опаздывал на бухгалтерские курсы, приводя странные доводы в свое оправдание – у коровы нет аппетита, трудные роды у кобылы, принесшей сразу двух жеребят. Их преподаватель, деликатный иезуит с всепрощающим взглядом, просто указывал на сиденье в заднем ряду.

Лурдес научилась ценить застенчивость Руфино. Он не был похож на своих буйных братьев, которые водили кадиллаки с откидным верхом и якшались с аппетитными официантками и курящими девицами, работающими в казино их отца. Мать Руфино, донья Сейда, одобряла беспутство своих сыновей. Ведь пока ее дети не начинали относиться серьезно к какой-нибудь девушке, они всецело принадлежали ей.

Когда донья Сейда поняла, что ей не удастся отговорить Руфино от женитьбы на Лурдес, она взяла подготовку к свадьбе в свои руки. Лурдес помнит тот день, когда донья Сейда появилась в их маленьком кирпичном домике, приехав на лимузине с собственным шофером.

– Моя дорогая Селия, я не могу позволить, чтобы свадьба моего сына была похожа на пикник на пляже, – терпеливо объясняла донья Сейда, как будто мать Лурдес была слабоумной. – В конце концов мы должны поддерживать свою репутацию.

После того как Лурдес и Руфино поженились, его братья быстро последовали его примеру и женились на хорошеньких девушках с тусклыми глазами, из семей, которые донья Сейда самолично одобрила. Донья Сейда решила, что не может позволить себе иметь в семье еще одну Лурдес.

Лурдес сворачивает с шоссе на старое ранчо. Она узнает цезальпинию у ворот. Месяца через два дерево запылает багряно-розовыми цветами. Лурдес проходит в патио. Бассейн наполнен бетоном, фонтан пересох. Рыжеволосая женщина толкает кресло на колесах, в котором сидит другая женщина. На обеих нейлоновые халаты. Они описывают прямоугольник, затем меняются местами и повторяют все сначала.

На парапете фонтана сидит одинокий слепец. Его кровоточащие пальцы отрешенно сжимают перила. Он смотрит невидящими глазами на женщин, на их непогрешимую хореографию.

Мысли Лурдес мечутся, как голодные собаки. Она вспоминает ту ночь, когда молния ударила в королевскую пальму, – как растерянно кружились птицы в разрушительном северном ветре.

Здесь она потеряла своего второго ребенка. Мальчика. Сына, которого хотела назвать Хорхе, в честь отца. Мальчика, вспоминает Лурдес, мальчика в мягком сгустке крови у своих ног.

Ей вспоминается рассказ о Гуаме, который она читала однажды, о том, как американцы завезли на остров коричневых змей. Змеи уничтожали птиц одну за другой. Они похищали яйца из гнезд, а джунгли оставались безучастны.

Вот чего она боится больше всего: что изнасилование и смерть ее сына были спокойно приняты землей, что все это значит для нее не больше, чем падение осенних листьев. Она жаждет неистовства природы, ужасного и постоянного, чтобы зафиксировать зло. Больше ничто ее не удовлетворит.

Лурдес возвращается на нетвердых ногах к парадному входу. Резные двери красного дерева заменены нелакированной фанерой. Она следует за сиделкой через ворота в пустынный вестибюль. Лурдес вглядывается в линолеум с шашечным рисунком, страстно желая найти в нем свое прошлое, как собака – спрятанную кость, вызвать его из-под черного покрывала земли, вытребовать то царапающее лезвие.

Худенькая сиделка встает перед Лурдес, склонив голову, как попугай. На щеке у нее маленький шрам.

– Могу я вам чем-нибудь помочь? – спрашивает она, обеспокоенная блуждающим взглядом Лурдес.

Но Лурдес не в силах ответить.

Иванито

Все смешалось, как будто меня разделили на части, и они крутятся в разных направлениях. Я проснулся весь измученный, сам не знаю отчего, как будто во сне тяжело работал, передвигая в темноте свои мысли, словно камни.

Прошлой ночью мне приснилось, что я навестил в интернате сестер, и они взяли меня с собой покататься верхом в лесу. Начинался дождь, и лошади блестели от влаги. Я ехал, держась одной рукой за луку седла, а другой погонял лошадь прутом. Мы выехали в поле, где паслись другие лошади. Я пустил свою в галоп, как будто испугался чего-то и мне захотелось убежать, скрыться. Я несся как вихрь через поле и исчез в лесу на другой стороне. Я не знал, куда мчусь, знал только, что не должен останавливаться.

По вечерам мы с двоюродной сестрой Пилар подолгу беседуем на пляже. Я рассказываю о маминых причудах, о кокосовом лете и о том, как мы с ней разговаривали по-зеленому. Я рассказываю о русском учителе, мистере Микояне, и о том, что болтали мальчишки в школе, и о том, как я увидел отца над шлюхой в черной маске, и о его твердом члене с красными венами. Я рассказываю о том, как хоронили маму и как все цвета растаяли, будто в летний день, и о радиоприемнике на пороге у абуэлы. Я рассказываю ей о Человеке-волке. Никогда не думал, что столько могу рассказать.

У Пилар есть книжка, китайский оракул, которая предсказывает будущее. Сегодня она собирает всех в гостиной и предлагает каждому задать вопрос. Лус и Милагро обмениваются взглядами, которые говорят: «Только не это, еще одна ненормальная в семье!» – и отказываются спрашивать. Они странно подавлены присутствием тети Лурдес и Пилар и редко разговаривают с ними, да и со мной тоже. Я рад, что они завтра уезжают в свой интернат. Мне не нравится, как они укоризненно смотрят на меня, как будто общение с Пилар или с тетей меня оскверняет.

Пилар пыталась заговорить с близнецами, но они отвечают ей односложно. Их мир – тесная, наглухо запечатанная коробка. Лус и Милагро боятся впустить туда постороннего. Они боятся любознательности Пилар, как будто это какая-то бомба, которая может разнести на куски их жизнь. Я знаю, вместе они выживут. А что будет со мной? Я стараюсь придумать для «Ицзин» подходящий вопрос, но боюсь спросить о том, что мне действительно хочется узнать. Тетя Лурдес сначала не желает ничего спрашивать и говорит, что все это «китайское суеверие», но потом соглашается. – Увижу ли я когда-нибудь, как восторжествует справедливость? – сердито спрашивает тетя, как будто уже знает, что оракул ее обманет. Но потом она ласково смотрит на меня, трясет в ладонях три монетки и кидает их на стол.

Тетя Лурдес относится ко мне особенно по-доброму, с тех пор как мы танцевали с ней в отеле. Она украдкой смотрит на меня, когда думает, что я этого не замечаю, и часто крепко обнимает без всякой причины. Кажется, тете неприятно, что я столько времени провожу с Пилар, и при всяком удобном случае она меня уводит. «Покажи мне новые танцы, Иванито!» – упрашивает она. Или: «Иди-ка сюда, Иванито, у меня для тебя сюрприз!» Она покупает мне сувениры в магазинах для туристов – шоколадные плитки с орехами, немецкие плавки и много белья, гораздо больше, чем мне нужно. Я говорю ей, что мне так много не надо, что ей не стоит зря тратить деньги, но она настаивает, насильно всучает мне подарки. «Ты мой славный мальчик, Иванито. Ты этого заслуживаешь», – говорит она и целует меня снова и снова.