11 апреля 1956

Густаво!

Снова наступила весна. Что с нами было, Густаво? Мы не спали ночи напролет, у нас было много времени, чтобы узнать друг друга. Утром, после короткого сна, я проснулась одна, только кожа еще хранила твой запах. Открыв ставни, я увидела, как ты идешь через площадь. Толпа демонстрантов, протестующих против чего-то, о чем я понятия не имела, размахивала плакатами. Я окликнула тебя, но ты меня не слышал. В то утро я видела тебя в последний раз.

Много раз я себя спрашивала, почему это лучше, чем наблюдать, как ты старишься и становишься ко мне равнодушным.

Помню, когда я получила работу в «Эль Энканто», директор хотел, чтобы я стала манекенщицей, чтобы ходила по помосту в платьях и шляпах, драпированных шифоном. Продавцы дарили мне духи и приглашали на обед. Но они не говорили мне, почему семьи guajiros[57]спят в городских парках под мигающей рекламой кока-колы. Эти мужчины только шептали мне на ухо всякую чушь, рассыпаясь в комплиментах, чтобы увлечь меня, но ничего у них не вышло.

Ты был совсем другим, mi amor. Ты ждал от меня бóльшего. Вот почему я тебя любила.

Навсегда твоя,

Селия

11 сентября 1956

Querido Густаво!

Через три месяца Лурдес выйдет замуж за Руфино. Хорхе упрекает себя за то, что слишком надолго уезжал из дома, когда она была маленькой. Фелисия ходит мрачная и грубит сестре. Похоже, она ей завидует. Даже Хавьер выбит из колеи всеми этими переживаниями.

Две недели назад мы обедали с родителями Руфино. Дон Гильермо похож на неуклюжего полицейского, у него огромные, как у слона, уши, и на манжетах латунные запонки. Весь вечер он говорил о том, как важно поддерживать хорошие отношения с американцами, и утверждал, что они – ключ к нашему будущему. Когда я напомнила ему о поправке Платта, благодаря которой американцы с самого начала вмешивались в наши дела, он приподнял шляпу, махнул толстой рукой в перстнях и повернулся к Хорхе, продолжая свои разглагольствования.

Все знают, что в казино дона Гильермо играют мафиози и что каждый четверг он обедает с Батистой в гаванском Яхт-клубе. Говорят, Батисте пришлось заплатить миллион долларов, чтобы стать членом клуба, потому что у него недостаточно белая кожа. Дон Гильермо боится повстанцев, хотя и утверждает обратное. Мне это доставляет большое удовольствие.

Его жена, донья Сейда, не лучше мужа. В течение всего обеда я слышала какие-то крики, как будто у нас над головой кот попал в мышеловку. Позже я узнала, что она держит на втором этаже свою мать под замком. Лурдес рассказала, что мать доньи Сейды зовут Муньека,[58]она индианка с Коста-Рики, откуда они все приехали. Она отказывается надевать обувь и носит своих внуков на закорках. Вот поэтому Сейда и держит свою мать взаперти, как заключенную. Как Руфино терпит таких ужасных родителей – для меня загадка.

Люблю,

Селия

11 октября 1956

Querido Густаво!

Однажды ночью я проснулась от страха и осторожно коснулась Хорхе. Он, испугавшись, сел в кровати. Как долго этот страх разделял нас! Я сказала, что снова хочу быть с ним, и он заплакал. Я долго его обнимала, а потом мы занимались любовью, медленно, как будто заново узнавали друг друга. Он сказал, что я никогда еще не была так прекрасна, и я почти поверила ему.

Селия

11 ноября 1956

Mi querido Густаво,

Сейда Пуэнте разрушила все мои планы относительно свадьбы Лурдес и устроила настоящий спектакль в клубе «Тропикана». Она наприглашала сотни людей из общества, с которыми даже не знакома, и настояла на французской кухне – фазаны, угри и Бог знает что еще. Только что не молочные поросята! Потом она имела смелость сказать, что мое простое платье из тафты не подходит для «Тропиканы». Вот змея!

Люблю,

Селия

11 декабря 1956

Густаво!

Повстанцы снова атаковали, на этот раз в Ориенте. Они скрываются в Сьерра-Маэстра. Говорят, что предводитель повстанцев спит прямо в форме и кепи, что он как медведь – весь в бороде и волосах, и что глаза у него – бесстрашные. Напряжение здесь невыносимое. Все хотят избавиться от Батисты.

Хорхе боится, что, если повстанцы победят, они выгонят американцев, и тогда он потеряет работу, не заработав пенсии. Но я говорю, что, наоборот, работы будет больше, когда они вышвырнут из дворца этого вора.

Люблю,

Селия

P. S. Как я и ожидала, это была не свадьба, а цирк. Клуб «Тропикана» был похож на публичный дом, повсюду красные фонари, которые совсем сбили меня с толку. Жену командора, не привыкшую к жирной еде и импортному шампанскому, вырвало прямо на пол танцевального зала. К тому же Сильвио Арройо Педрос, испанский матадор на пенсии (ты слышал о нем?), любитель знаменитых гаванских злачных мест, сломал ключицу, танцуя с доньей Викторией дель Пасо. Говорят, донья Виктория слишком резко притянула его к себе в порыве долго сдерживаемой страсти. Это божье наказание продолжалось почти до утра. На рассвете какие-то тощие женщины в блестках подали нам яйца всмятку и бекон. Лурдес и Руфино выглядели одуревшими, но счастливыми. На следующий день Сейда Пуэнто в своем темно-фиолетовом муаровом платье красовалась во всех газетах, как королева. Она будет первой, кого повесят, не сомневаюсь в этом.

11 июня 1958

Милый Густаво!

Уже почти стемнело, когда я пошла прогуляться по пляжу. Рано появившаяся луна поглощала последние лучи света. Каждая раковина эхом повторяла песню, которая звучала во мне. Я кое-что праздную, Густаво. Я скоро стану бабушкой.

Твоя Селия

Уже далеко за полночь. Селия перебирает в картонной коробке вещи Фелисии. Под руки ей попадается черный купальник дочери. В остроконечных чашечках бюстгальтера нет ни пенопласта, ни проволочного каркаса, а трусики сзади протерлись почти до неприличия.

Селия помнит Фелисию в другом купальнике, совсем маленьком, лимонного цвета, который она носила в тот год, когда море отступило к горизонту, в тот год, когда океан обнажил свое дно и катакомбы древних кораллов оказались под палящим солнцем. Фелисия сидела на корточках, рассматривая раковины, словно они были драгоценными камнями, и выкладывала из них узоры на песке. Вокруг шныряли соседи с деревянными ведрами, обшаривая берег в поисках выброшенной на берег рыбы и крабов. Солнце запекало их следы, они становились твердыми как камень. Но затем ударяла волна прилива и начисто стирала их с берега.

За день до похорон Селия поехала на утреннем автобусе в дом на Пальмовой улице. Ей было не дождаться попутки. Оттуда она забрала ночную рубашку Фелисии с голубыми розами, потускневшую брошку тети Алисии (Селия подарила ее Фелисии на пятнадцатилетие), огрызок оранжевого губного карандаша, две пары невероятно растянутых шорт и одежду сантеры.