он должен был сказать ей самое важное за всю их жизнь, потому что отпускал птицу из дома, он горевал о своей вольной или невольной черствости. Степанида все понимала и, мучаясь вместе с отцом его мукой, за одну эту добрую минуту простила ему все свои слезы.

— Да! — Богдан покрутил себя за оселедец. — Седой вон стал, а ты, значит, невеста… Замуж тебе пора.

Степанида сидела угнувшись, красная от столь непривычного и ведь жданного разговора.

— Нечая знаешь? Младшего, Ивана? — спросил Богдан. — Видала его?

— Видала, — сказала Степанида.

— Люб?

— За кого велишь, за того и пойду. Твоя воля.

— Воля волей. Мне дорого будет, если муж тебе по сердцу придется. Ты правду говори.

— Отец дочери злой участи не пожелает, — упрямо ответила Степанида.

— Ну и слава богу, что довольна, — вздохнул Богдан с облегчением. — Иван казак простой, но в бою равных ему мало. Разве что скромен. Не бежит после рубки к гетману за наградой — вон сколько дел натворил. На тебя в этом похож. Живешь тихо, но всякий от твоего щедрого сердца пользу имеет.

Богдан встал, ударил в ладоши. Дюжие казаки внесли в девичью двенадцать сундуков.

— Приданое, стало быть, — сказал Богдан. — Ты погляди, если нет чего… Я в этом деле не больно понимаю… Мачеха придет, ты скажи ей, если чего недостает. Не сторонись. Она, правду сказать, побаивается тебя… Суровые мы люди, Хмельницкие. Тут уж ничего не поделаешь. Такая кровь.

Он опять подошел к Степаниде, поцеловал в один висок, в другой.

— Пойду… Дела у меня.

Она крепко обняла его вдруг, поцеловала в губы. Губы у нее были жаркие, нежные.

12

Свадьбу сыграли после Пасхи. В воскресенье начали, в понедельник продолжили, во вторник только-только разошлись… И тут, 9 апреля, в ночь со вторника на среду случилось трясение земли.

Попадали бокалы на столах, закачалось пламя свечей, завизжали, заскулили в дурном страхе собаки.

Богдан тотчас отправился к чародейке Маруше. Маруша была пьяна, но гетмана узнала и принялась за дело: развела огонь, кинула в него пахучих кореньев и трав, сыпанула порошка, от которого огонь стал зелен, и, глядя в пламя дурными, бессмысленными глазами, смеялась, отирая ладонью мокрый рот.

— Земля твоей тяжести поклонилась, Богдане. Быть новой войне! Быть тебе в новой славе!

Казаки наутро со смеху покатывались:

— Ай да Иван Нечай! Вот уж расстарался так расстарался — земля тряслась! Хороший муж гетмановой дочке.

Палили пушки, катили тройки, но Богдан из-за стола не выходил, сидел в обнимку с Данилой Нечаем и с любезным своим Тугай-беем.

— Славно жить, когда есть такие други! — говорил он им. — Есть друзья — враг дрожи! Нет друзей — сам трясись.

И начал тут Богдан говорить о том, что польских гетманов, коронного и польного, тех, которые под Корсунью взяты, пожалуй, надо бы отпустить из неволи. Успокоить поляков, а то они опять шебуршатся, короля ругают за Зборовские пакты, Оссолинского убить готовы.

Говорил одно — думал другое. В Польше к власти добирается князь Иеремия — лютый враг Украины. Король к Оссолинскому за советами втайне ночами ездит, а делами вершит все-таки Лещинский, человек партии Вишневецкого. Эти Зборовский мир не признают. Так, может, самое время смешать польскую колоду. Потоцкий и Калиновский — враги, но они тотчас вступят в борьбу между собой и с Вишневецким. Любо-дорого на чужую драку посмотреть.

Были вести у Богдана также из Молдавии. Господарь Василий Лупу хлопотал в Истамбуле за гетмана Потоцкого. Сынок Потоцкого Петр — ныне лучший друг дома. Уж не собирается ли господарь породниться с Потоцкими?

Тугай-бей обещал передать хану просьбу гетмана. В Крыму слово Хмельницкого равно ханской воле. Ныне Крым живет богато, и в том заслуга гетмана.

Свадьба прикатила с очередной прогулки, пошли песни, пляски. И в самый разгар веселия — гонцы с кожаным мешком.

— Вот он — изменник! — Ганжа, верный человек, достал из мешка голову. — Лжегетман Худолей!

Богдан побледнел, брезгливо поморщился:

— Пусть унесут. Садись, Ганжа, за стол.

Притихла свадьба. Данила Нечай сидел, отирая ладонью пот с виска. Богдан взял кубок, поднялся:

— Кто только придумал — головы в мешках возить?

Но тайный приказ Ганже сам отдавал, пусть кое-кто поглядит, тот же Данила Нечай.

— Жаль Худолея, — сказал Богдан, — храбрый был казак. Захотел смерти, шел бы в Польшу. Ох, тяжела булава гетманская. Тяжела, други! Вы и не знаете, как она тяжела. Я бы, может, с тем Худолеем на этого Хмельницкого в обнимку войной пошел… Хмельницкий-то панов на Украину пустил. Хмельницкий в реестр записывает не всякого, а через двух да через трех. Хмельницкий не хуже поляков на колы сажает. — Вытянул из-за пояса булаву. — А вы возьмите-ка ее! Понянчите! Каково вам будет… То не гетман Хмельницкий скор на расправу, то не Хмельницкий глух к ропоту крестьян и казаков — власть. Мне ли одному нужна Украина единая, сильная, сытая? Мне?! — потряс чупрыной. — Я стар. Вам она нужна — великая Украина в здоровье и в целости. Вам она останется здоровой, цельной, могучей. Ну, а все шишки Богдану. Бодай его в боки! Горько!

— Горько! — закричали гости и вспомнили о молодых.

Иван Нечай встал, подкрутил ус. Поднялась и Степанида. Поцеловались. И тотчас во славу молодых ударила пушка.

— Пора и твою свадьбу сыграть, Тимош, — сказал Богдан сыну.

И вскоре поехали в Яссы казацкие сваты.

13

Коронный гетман Николай Потоцкий вернулся из плена на страстной неделе. Вслед за ним отпустили Калиновского. Видно, у Хмельницкого с ханом уговор был об их отпуске. А может, гетман только вид делал, что это его задумка — отпустить Потоцкого и Калиновского. Отпустили гетманов за выкуп, а Потоцкому, сверх того, пришлось вместо себя отправить заложником в Бахчисарай сына Петра.

О коронном гетмане шел слух, будто он стал совсем дряхл, однако по Варшаве в первый же день приезда молва разнесла его слова: «Я буду воевать с казаками, пока вся земля не покраснеет от их крови».

В те дни не только в домах Калиновского и Потоцкого была радость. Возвращались из казацкого плена многие шляхтичи, отпущенные во исполнение статей Зборовского договора. Вернулся и Стефан Чарнецкий. Его звезда, выйдя из-за горизонта, начинала свой путь по небу, высок этот был путь, и черной была эта звезда для многих.

14

Королеве Марии представилась возможность показать свою щедрость и доброту. Она принимала в своем дворце беглянку из казачьей неволи, милую и отважную княжну Софью Четвертинскую.

— Я прошу вашу королевскую милость заступиться за меня перед королем и перед примасом. Я мужняя жена, но казачий