пчел, за их землю, за плоды их труда шли войны, совершались подлоги, убийства…

Павел удивлялся! Всему!

Удивлялся, что жив. Удивлялся, что нашел мать, ожидающей его и дождавшейся. Удивлялся своей терпимости. Сказали: паши — пашет! Да еще как пашет! Не хуже, чем они, трудолюбивые пчелы, не хуже раба.

Павел прикрыл веками глаза, заставляя себя представить поле боя, там, под Збаражем: кровь на траве, внутренности лошади, убитой ядром, убитых людей во рву, перед валом, и в поле. Сколько их там было? И содрогнулся спиной. Почему ту жизнь, где было столько боли, столько смерти, он считал лучшей, чем эта, где пыхтит боками вол, где небо, земля и птицы?

«Да уж не обманываем ли мы себя, почитая свою жизнь более высокой, красивой, осмысленной?» — задал Павел вопрос вопросов и повел глазами по своему прошлому. Походы, страх смерти, плен, раны…

— Эй! — окликнул Павла старик Квач, ломая, однако, перед паном и шапку, и спину. — Бог помочь!

— Спасибо!

— Давай пройдусь бороздой, а ты отдохни.

— Ничего, я сам.

Старик подошел, оглядел ярмо, что-то подтянул, что-то ослабил.

— Кончилась, что ли, война-то? — спросил, заглядывая в глаза, чтоб неправду углядеть, коли случится.

— Замирились, — сказал Павел осторожно.

— Надолго?

— Боюсь накаркать, старик.

— Ненадежный, значит, мир?

— Ненадежный, — вздохнул Павел.

— Ну а ты как? С кем воевать пойдешь, коли придется?

— Я теперь дома лучше посижу.

— А не дадут?

— Не дадут — за гетмана буду воевать. Моя землица в пределах Войска Запорожского, да и мать мою казаки не обидели.

Квач обрадовался.

— Ты это на сходке скажи, чтоб казаки в тебе не сомневались.

— Цоб! Цоб-цобе! — закричал пан Мыльский на вола и пошел, пошел ломить еще одну борозду.

8

Прискакали в Горобцы братья Дейнеки. Втроем. Пьяные. Плачут. Из ружей палят. Такая пальба, словно враг наступает. Привезли Дейнеки бочку вина, где только им Бог послал!

— Пей! Поминай брата нашего! Пей, все равно пропадать! Хмельницкий народ предал полякам!

Опять старуха Дейнека в черное оделась: сына ее удалого, из двойняшек, Хмельницкий на кол посадил. Всей-то вины — утопил шляхтича с женой, будто мало их топили. И не ради забавы утопил — за обиды. Тот шляхтич был из Корецких, отпрыск. Князь, дядя его, виселицы в имении понаставил, а этот уши крестьянам придумал резать. За то, что работать на него не пожелали. А кто же нынче на панов спину будет гнуть? Нет больше хлопов на Украине! Все вольные!

Собравшись у бочки, люди поминали Дейнеку, думали, что же теперь будет? Кто-то передал слух: в Немирове атаман Куйка своим людям так говорил: «Дадим нашему пану три пары волов да четыре меры солода. Довольно с него будет. Лишь бы с голода не помер».

— Наш-то пан вернулся? — спросили Дейнеки.

— Вернулся.

— А пошли-ка сшибем ему голову!

Ворвались в дом — нет пана Мыльского.

— В поле он! — подсказали мальчишки.

Примчались в поле, а там крестьянин в пропотелой рубахе землю сохой ковыряет. В упряжке всего один вол.

— Где твой пан? — спрашивают Дейнеки.

— Я и есть, — сказал Павел, отирая пот с глаз.

— Если ты пан, — не поверили Дейнеки, — то мы — их величество.

Прибежали люди, загородили Павла от Дейнек.

— Да не тронем мы его! — отмахнулись. — Этот пан спекся… Да и не прежних теперь бить надо, а новых. Того же Хмельницкого. Он народ в ярмо гонит, а себя не забыл. Сам себе город Млиев пожаловал. Конецпольский с того города двести тысяч дохода имел.

— Что же делать? — спрашивали люди у Дейнек.

— Мы за Пороги уходим. Там казаки, собрав раду Хмельницкого скинули и выбрали над собой гетманом честного казака Худолея.

Двинулись опять все к бочке. И непонятно стало: поминки это или праздник?

Тут вдруг ребятня набежала:

— Казаки скачут!

— За вами! — решили люди, глядя на братьев Дейнек.

— Пусть поищут ветра в поле! — сказали братья, сели на коней, и только их и видели.

Казакам до Дейнек не было дела, они привезли сразу два универсала: один от гетмана, другой от короля.

Гетман сообщал об устроении в Войске Запорожском пятнадцати полков: Чигиринского, Черкасского, Каневского, Корсунского, Белоцерковского, Уманского, Брацлавского, Кальницкого, Киевского, Переяславского, Крапивнянского, Полтавского, Прилуцкого, Миргородского, Черниговского. В реестр этих полков было записано 37 549 казаков.

— А другие, которые не в реестре, но кровь за Украину пролили ту же самую, красную, тем куда? — спросил у гетманских гонцов удалец, неведомо откуда взявшийся возле винной бочки.

— О тех ничего не сказано, — ответили казаки строго. — Велено всем возвращаться к панам.

Ропот прокатился глухой, но боязни в нем не было.

— Вы на нас зверьми не глядите! — сказал гонец. — Нам велено универсалы зачитать, а это ваше дело — слушаться их или жить, как совесть вам велит.

Гетман грозил, а король того пуще.

«Всех, кто станет бунтовать, укрощать будет коронное войско и Войско Запорожское».

— Спелись! — грянул молодец и сунул Квачу пустую чару. — Нацеди еще.

Гонцы гетмана, не дожидаясь, пока их прибьют, ускакали.

— А ты кто будешь? — спросил Квач казака. — Не упомню.

— Да это же муж Кумы! — узнали женщины.

— Вернулся, значит!

— Хватит с меня, навоевался. Сами вон слышали, сколько мы себе свободы навоевали. Раньше был один шиш, теперь два шиша. Вот тебе и Хмельницкий! Ладно, будет рада, несдобровать гетману.

9

Генеральная рада собралась в марте 1650 года. От этой рады в сердце гетмана остались страх и унижение.

— Нам под панов идти?! — кричали не попавшие в реестр. — А кто тебе, гетман, дал победу под Корсунью? Кто с Кривоносом под Константинов ходил? Кто под Пилявцами стоял, подо Львовом, Збаражем, Зборовом? Гей! Не надобен такой гетман!

За обиженных горой стояли миргородский полковник Матвей Гладкий, сын Максима Кривоноса — Кривоносенок, а главное — Данила Нечай.

— Данилу в гетманы!

— А уже есть гетман! Запорожцы Хмельницкого скинули. Худолея поставили.

Сердце у Богдана болело, виски ломило, подташнивало, но он брал в руки булаву и вставал перед толпой казаков: не поле — страшный суд.

— Поддели меня проклятые паны, — оправдывался он перед казаками. — Хан грозил в спину ударить. Или вы не знаете этого? Знаете! Убить вам меня есть за что, только, думаю, еще пригодится моя голова Украине. Мы еще и полдела не сделали. Много ли мы земли из панской неволи выбили? Всего три воеводства — Киевское, Брацлавское, Черниговское. Нет, казаки, на Зборовских пактах долгого мира мы не устроим. Составление реестра — пустое дело, шляхте глаза отвести. Дело это временное.

— В неволю не пойдем, временная она или вечная!

Пришлось составить шестнадцатый полк — Нежинский, а недовольных