Систему реальных налогов мы имели в виду дополнить еще налогом с недвижимостей, расположенных в так называемых уездных поселениях. Дело в том, что в России есть много слобод, сел и т. п., имеющих совершенно городской характер и даже более крупных, чем многие города. Но находящиеся в них недвижимости, нередко большие дома и иные строения, остаются не обложенными, тогда как в очень маленьких городах, скорее похожих на села, особенно в местечках Западного края, они его платят. Поэтому мы составили подробный список тех поселений, где, по справедливости, налог мог быть введен. Идти дальше – облагать всякие строения в уездах – мы не решились. За границею такое обложение, правда, существует. Но условия там совершенно иные.

У нас же самая оценка чисто деревенских построек, обслуживающих нужды сельского хозяйства, была бы донельзя затруднительна, если не прямо невозможна. Эти строения должны быть обложены, вместе с землею, поземельным налогом. Поселения же, где должен быть введен городской налог, были бы совершенно освобождены от поземельного налога. В этом смысле нами и было внесено представление в Думу, которая занялась им с большим вниманием, тем более что вопрос был очень простой, да и компетентность членов Думы относительно характера того или иного поселения была больше нашей. Вот они и устремились на критику составленного нами списка и потребовали новых сношений с местными земствами. Список был пересоставлен и вновь внесен в Думу, но после того дело опять застряло и так и не дождалось своего осуществления[407].

Налога с доходов от денежных капиталов мы не трогали: по форме своей он удовлетворял требованиям, а по существу повышение или понижение его было бы одинаково несправедливым. Ведь капитализированная его стоимость была, конечно, в общем и среднем, уже амортизирована и переложена на прежних владельцев процентных бумаг при продаже последних. Таким образом, и в дальнейшем можно было ожидать, что владельцам процентных бумаг придется платить не годовой оклад налога, а капитализированную стоимость его повышения; при понижении же сбора – воспользоваться тою суммою, которую они уже успели переложить на прежних собственников бумаг. Так выходит по теории, которая на практике терпит, конечно, много исключений, в зависимости от тех фактических условий, в коих происходит продажа и покупка бумаг.

С другой стороны, на изменение в размере налога не согласился бы, вероятно, и министр финансов, в интересах государственного и общественного кредита, хотя я должен сказать, что введение налога в 80-х годах не произвело никакого ощутительного влияния на курсовую их стоимость. Впоследствии, в самом начале войны, был составлен проект единовременного обложения денежных капиталов сбором в 0,1 % с ценности бумаг, но в совещании П.А. Харитонова о сведении росписи на 1915 г. и этот сбор встретил такие возражения со стороны графа С.Ю. Витте с точки зрения государственного кредита, что мысль о нем была оставлена[408].

Отказавшись, в силу всех этих соображений, от каких-либо изменений в купонном налоге, мы имели все же в виду, что от налога с капиталов остается изъятою такая группа их, как ссужаемые под залог недвижимостей. Для проектирования сбора с этих капиталов созвано было при Министерстве финансов совещание, где были против него высказаны принципиальные возражения. Но мы все-таки приступили к его разработке. Конечно, и этот налог до войны не был утвержден; он введен в порядке военного законодательства[409]. Главная заслуга в его составлении принадлежала проф[ессору] П.П. Цитовичу. Я не могу удержаться, чтобы не сказать здесь нескольких слов об этом выдающемся деятеле и человеке. Биография его достаточно известна. Сын священника какого-то малороссийского села, он воспитывался на медные деньги: медный пятак считал он тогда состоянием. Из семинарии П.П. Цитович пробился в университет и затем сделал блестящую ученую карьеру. Жизнь его прошла бурно: сперва близкий к представителям нашей либеральной интеллигенции, он, по личным причинам, резко с нею порывает и начинает страстную с нею борьбу. Наши кадетствующие профессора громко называли его изменником. Это была, однако, не измена определенным честным убеждениям, а отчаяние, происходящее от сознания фальшивости тех ложных богов, которым воскуривались фимиамы. Истинный православный, глубоко верующий человек, он подолгу живет за границей в католическом монастыре, ища в строгости монашеской жизни контраста нашей религиозной распущенности. Его даже подозревали в переходе в католическую религию, но едва ли это верно: православие, и притом православие воинствующее, борющееся с католичеством, пустило в душе П.П. слишком глубокие корни. То, что всего сильнее возмущало его дух, это была недобросовестность во всех ее проявлениях. Ее искал он и обличал везде, где только мог, обличал со свойственною ему образностью речи и остроумием. Говорят, что лекции его по торговому праву, чтению которого он положил начало в наших университетах, были замечательно интересны именно раскрытием целых картин нашей коммерческой недобросовестности[410].