— И ни один из нас за него не платит.

— Именно, но видите ли, издатели... — Профессор приостановился, не решаясь оскорбить мой слух грубой прозой жизни. Затем собрался с духом и ринулся с моста в воду: — Издатели иногда склонны подходить к делу с деловой точки зрения.

— Снимите репродукции с хиксоновских Джимсонов и заставьте его заплатить за все издание.

— Мистер Хиксон и так обещал мне поддержку.

— Где она, у вас в кармане?

— Нет, она будет оказана лишь после заключения контракта с издателем.

— А контракт у вас есть?

— Нет еще.

— А издатель?

— Я начал переговоры.

— И удалось вам кого-нибудь поймать?

Мистер Алебастр улыбнулся, словно говоря: «Непосредственность гения. Как восхитительно!» Он сказал, что ожидает ответа от Мастера и Миллигэна.

— Никогда о них не слышал.

— Новая фирма. Весьма предприимчивая.

— А они заплатят?

— Платить вперед не очень-то принято.

— Я имел в виду — мне.

— Не думаю, мистер Джимсон, чтобы художник получал от такого издания непосредственную финансовую выгоду.

— Тогда меня это не интересует.

— Но вам это принесет славу.

— Хорошую, а не дурную на этот раз?

— Несомненно.

— Значит, люди будут пить за мой счет, а не я — жить за счет своих картин. Судя по моему опыту, профессор, слава не просто губит художников, она пускает их по миру.

Мистер Алебастр покачал головой, словно говоря: «Как верно». Мы шли по набережной по направлению к «Орлу». И я стал замедлять шаг, боясь, как бы мы не прошли мимо двери, прежде чем Алебастр заметит вывеску и догадается, что бар открыт.

— Мне нравится ваша мысль, профессор. Жизнь и творчество профессора Алебастра.

— Вы хотите сказать: жизнь и творчество Галли Джимсона.

— Это одно и то же. Я отваливаю кусок вам. Вы отваливаете мне. Давайте это обсудим. Нам нужен какой-нибудь спокойный уголок.

И, дойдя до «Орла», я так замешкался, что профессор опередил меня на два шага, прежде чем заметил, что он один. Тут он сказал:

— Да, несомненно. Куда бы нам пойти?

Я задумался на секунду, затем сказал:

— Мне не хотелось бы вести вас в кабак, но мы, оказывается, возле самого «Орла». Правда, это очень старомодное заведение с небольшим баром и жесткими стульями, зато здесь есть разные сорта пива и оно не так уж скверно.

— К сожалению, врачи запретили мне пиво.

— Насколько мне известно, в «Орле» частенько бывает виски, ром и джин.

— Я надеялся, мы сможем побеседовать в более соответствующей обстановке, например у вас в студии.

— Весьма сожалею, но у меня в студии сейчас идет уборка. Нам там будет не очень удобно. Почему бы не зайти в «Орел» выпить лимонада?

Мистер Алебастр разинул рот, как рыба, вытащенная на берег. Взгляд у него был мутный, как лондонская лужа. Я подумал — мне знаком этот взгляд. Что бы он мог означать?

— С вашего разрешения, лучше у вас на квартире, мистер Джимсон. Даже если это временная квартира.

— Ни одного стула в доме, — сказал я. — В «Орле» по крайней мере стулья есть, хотя они и обиты дубом.

— Какая досада! — сказал мистер Алебастр, и вдруг меня осенило: я узнал его взгляд. Это был взгляд человека, которому нечем заплатить за выпивку. Черт подери, подумал я, профессор, видать, на мели.

Я внимательно оглядел шикарного молодого джентльмена и заметил, как сквозь брюки в одном месте проглядывает рубашка; совсем маленькая дырочка, не больше шестипенсовика, но рубашка сияла сквозь нее, как полярная звезда. Путеводная звезда моряков. А когда я взглянул попристальней, то увидел, что блестящие коричневые туфли сбиты на сторону, как торпедированные корабли. На обшлагах брюк — бахрома, как на старых корабельных флагах, результат боев и штормов, а край воротничка напоминает расщепленную мачту.

— Почему бы нам не перенести заседание в вашу квартиру в Кенсингтоне, профессор? — сказал я.

— К сожалению, я с ней расстался, — сказал профессор.

— Ах да, — сказал я. — Я туда звонил, и швейцар сказал, что и зовут вас по-другому и живете вы где-то в другом месте.

— Меня нельзя назвать жильцом этого дома в полном смысле слова. Я гостил у друзей.

— Превосходный план, — сказал я. — Мне он по вкусу. Давайте навестим ваших друзей. Возможно, их нет дома.

— К сожалению, они в отъезде. Но я с радостью приму любое предложение, мистер Джимсон. Меня вполне устроит ваша квартира, даже без стульев.

И мы двинулись дальше. Я подумал: профессор на мели, но он мне нравится. Есть в нем что-то от агнец, кто создатель твой?, милое моему сердцу. И хотя он, вероятно, сукин сын, который за полкроны продаст кости своей матушки на клей и перережет глотку слепому, чтобы попасть в газеты, невозможно не приголубить его, бедного змееныша: уж больно он невезучий.

— В настоящий момент, — сказал я, — мой адрес — «Элсинор», Эллам-лейн.

— Это близко?

— Трубы видны даже отсюда. Вон-вон. Большая вилла с пожарной лестницей.

— Весьма разумная предосторожность.

— О, я никогда не снимаю большого дома без пожарной лестницы. Направо. Вот мы и пришли, профессор. Моя спальня на верхнем этаже... Вон то окно, где на подоконнике сохнут брюки. Я предпочитаю верхние спальни, они лучше проветриваются.

— И я.

Была половина восьмого, и я сказал профессору:

— Мы как раз к обеду.

— О, я не хочу быть навязчивым.

— Что вы, что вы; я надеюсь, вы отобедаете со мной.

— Очень любезно с вашей стороны, но, боюсь, уже слишком поздно, — сказал профессор, и я подумал: где я раньше слышал такой голос, похожий на завывание ветра в пустой церкви?

— Отнюдь нет, — сказал я. — Столовая внизу. Для удобства. В наше время слуги так не любят лестниц.

— О да, конечно, совершенно верно. Вы так любезны. Я бы только хотел вымыть руки.

— Туалет внизу, рядом со столовой.

— Огромное спасибо. Право, я чувствую, что навязываю вам свое общество.

— Быть в вашем обществе для меня удовольствие.

И я подумал: да, конечно же, я узнаю этот голос.

Бедняга голоден и не знает, как ему быть.

— Сюда, профессор.

— Не могу выразить, сколь я ценю ваше гостеприимство.

И мы вошли в кухню, где ели человек пятнадцать, стараясь повернуться спиной ко всем сразу и прикрыть свою еду от посторонних глаз. Не дай Бог, если в общей кухне тебе заглянут в тарелку. Под завистливым взором даже уилтширская ветчина теряет свой вкус. А под критическим взором, который сглазит что угодно, дешевая селедка превращается в дубленую кожу, пропитанную серной кислотой.