Следующий день был не хуже. Над равниной снова поплыл колокольный звон. В глазах рябило от ярких женских нарядов.

Пройдя за день приличное расстояние, мы вечером спустились в одну деревню, где располагался пост жандармерии. Ставшая уже обычной история: большое село, где невозможно найти уединенную избу. Мы крадучись двигались вдоль околицы. Надо сказать, что мы снова изрядно осмелели. Нами овладел какой-то зуд — нам уже приходилось ночевать в трех шагах от русских. Ладно, была не была! Главное, не трусить. Эй! Нас заметила темноглазая молодая цыганка и проворно подбежала. Какая она была смуглая и красивая. Ни в коем случае нельзя ее отпугнуть. Сколько ей лет? Семнадцать? Меньше? Одета она была в белое платье. Или это была ночная рубашка? Какие груди! Как они упруго раскачиваются! Когда она перескакивала через кочки, груди просто выпрыгивали из низкого выреза. Эти черные как вороново крыло волосы! При каждом движении они волной спадали на плечи. От девушки исходил удивительный аромат, от которого у меня раздулись ноздри.

— Bună seară! — приветствовал я ее.

— Bună seară! — ответила она и рассмеялась. Я решительно взял ее за руку.

— Ха! — удивленно воскликнула она и снова рассмеялась.

Я протянул руку и оттянул еще ниже соблазнительный вырез платья. Груди выпрыгнули наружу. Показались черные соски. Она ударила меня по руке и спрятала груди под платьем, не переставая смеяться, обнажая при этом ослепительно-белые зубы. Ах ты, маленькая бестия! С характером, кусачая! Несмотря на усталость, я чувствовал невероятное возбуждение. Неужели такое возможно после многокилометрового марша?

— Прекрати! — сказал Бернд.

Его голос отрезвил меня. Я отступил на шаг, я окинул взглядом околицу. Никого. Ах…

— Немцы! — сделала вывод малютка. Она сразу это подумала. Как же она была хороша! Ноздри мои продолжали раздуваться от вожделения. «Она любит немцев», — сказала цыганка. A iubi значит любить, или мне просто это показалось? Dormi — спать, mănca — есть, объяснили мы ей. Она торопливо заговорила, что да, конечно, но только у нее. Конечно, конечно, кто же против, подумал я, вдыхая ее аромат, стоя напротив этой черноволосой девушки. Разве можно пропустить такой случай!

— В деревне жандармы! — предостерег меня Бернд.

Да, она это знает, но их дом стоит не в центре деревни. Надо дождаться темноты, а потом она вернется и отведет нас к себе домой. Нам нечего бояться, в их доме мы будем в полной безопасности. Мы все еще раздумывали, когда она, прищурив глаза, как рассерженная кошка, прошипела:

— А-а, жандармы! Потом она сказала, что сейчас принесет нам что-нибудь поесть, и с этими словами повернулась и побежала прочь. Мы стояли, ощущая вечернюю прохладу, и продолжали раздумывать. Нас грызли мрачные подозрения. У нас обоих были не слишком радужные воспоминания о встречах с цыганами. Одно только их любопытство и громкая ругань могли взбудоражить всю деревню. Но в конце концов мы все же решили подождать. Путь к отступлению был открыт, а околица прекрасно просматривалась. Мы отошли от деревни, спрятались в кустах и стали ждать.

— Возьми себя в руки! — строго приказал мне Бернд. Он, вероятно, догадывался, что я в этот момент думал о двух грушах, упруго торчавших под ночной рубашкой юной цыганки.

— Не болтай глупостей! — раздраженно ответил я. Я и сам не понимал, что меня раздражало длительное ожидание.

Не прошло и десяти минут, как я различил у околицы две человеческие фигуры. Внимание!

Это — две девушки. Одна из них была уже нам знакома. Они подошли к тому месту, где мы расстались. Они пришли к нам и, кажется, были разочарованы тем, что мы ушли. Мы тихо окликнули их и помахали руками. Девушки подошли, сияя улыбками, и протянули нам руки. На смуглых ладошках лежали два крашеных пасхальных яйца. Мы были безмерно тронуты. Спасибо, спасибо. Мы взяли яйца — они были еще теплыми. О, девушки цыганского племени, теперь я понимаю, почему весь мир поет ваши печальные песни. Девушки сказали, что, когда станет совсем темно, придет их отец и отведет нас в дом. Теперь мы нисколько не сомневались, что сегодняшнюю ночь проведем в надежном убежище, да и приветливость девушек не казалась нам наигранной. Хихикая, они убежали прочь — эти два отнюдь не робких пасхальных ангела! У них были голые ноги, и, вероятно, платья были единственным, что отличало их от настоящих ангелов. Может быть, нам все же стоило их раздеть?

О, эти прекрасные крашеные яйца! Наверное, их надо было долго разглядывать, но мы вместо этого мгновенно их проглотили. Какой чудесный вкус!

С наступлением ночи за нами действительно пришел старый цыган. По-воровски крадучись, он неслышно подошел к нам. За ним шла его дочь. Сердечное приветствие, безмолвный кивок. Мы последовали за ним. Смуглая девчонка тут же убежала, исчезнув из вида. Мы трое осторожно шли мимо заборов и кустов, углубляясь в деревню. Стоп. Наш провожатый издал короткий резкий свист. Цыган прижимает нас к колючей изгороди.

— Внимание! — шепчет он.

Мы прислушиваемся… Мерно стуча сапогами, мимо нас проходят двое вооруженных людей. Лиц их мы не видим.

— Жандармы! — тихо бормочет цыган и протягивает руку в ту сторону, откуда доносятся гулкие шаги.

Мы напряглись, но понимали, что попали в руки настоящего мастера ночных дел — уж этот-то доставит нас домой в целости и сохранности!

Ах, старая цыганка! Какой радостный спектакль устроила она при нашем появлении! Она трещала и болтала без умолку, нам было весело ее слушать, хотя мы не понимали ни одного слова. Была здесь и еще одна старуха, дряхлая, узловатая, морщинистая, как старая сушеная слива, как выяснилось, бабушка. Ее беззубый рот тоже не закрывался ни на минуту. Да, еще куча маленьких грязных детишек и тетушка. Бернд, ты помнишь тетушку, эту цыганскую тетушку с болезненно перекошенным ртом? У нее точно были не все дома, потому что все над ней смеялись, когда она начинала говорить. Она произносила что-то совершенно невообразимое — как будто терла железом по стеклу, и мы никак не могли понять, откуда происходит звук — из носа или изо рта. Какая шумная и бурная жизнь кипела в этом крошечном, тесном пространстве! Ни стола, ни стула, ни шкафа — только убогая кровать, на которой спали отец с матерью. В ногах у них пристраивалась орда дерущихся детей. Все остальные вповалку ложились на глиняный пол, устланный соломой. В наших краях скотина в стойлах живет чище. Но эти люди встретили нас сердечно и гостеприимно. По-цыгански, конечно, но как они могли принять нас по-другому? Все, что эта отчаянная банда сумела выпросить или украсть, было предоставлено нам. Это были очень милые люди, ничего другого я про них сказать не могу. Мы с истинным удовольствием смотрели на двух старших дочерей. Это были два прекрасных цветка среди колючек и сорняков. Но и у сорняков красивые цветы. Но где же мы будем спать? Здесь же нет ни одного свободного уголка! Надо надеяться, нас не положат рядом с двумя стройными девушками. Нет, это было исключено! Глава семейства был начеку, это разумный человек. Он не желал еще одного благословения своему дому, Бог и так благословил его многочисленным семейством. Впрочем, мои ноздри уже давно перестали раздуваться, скорее наоборот. Теснота, солома, тяжелый, спертый воздух, испарения от молодых и старых тел — это не запах свежескошенной травы или вечерней луговой росы. Нам указали место в углу, где мы послушно улеглись. В полуметре от меня угнездилась сморщенная старуха, а за этой баррикадой поместились две милые стройняшки. Некоторое время я прислушивался к шороху, шепоту и смешкам. Рядом со мной оглушительно захрапела бабушка. Доброй ночи!