На широком дворе ржали кони, лаяли собаки, ругались слуги, и мне на мгновение показалось, будто я вернулась в прошлое. Неприятное чувство…

Карета уже поджидала – большая, просторная, в ней хватило места и мне с Леатой, и даже Медде, а напротив устроились Аделин со своей наперсницей и нянька с маленькой принцессой.

Так я впервые увидела племянницу.

Признаюсь, если бы я не знала, что она слепа на один глаз, то и не догадалась бы: Эмилия вертела головой, как все дети в ее возрасте, и довольно бойко лопотала. С рук ее не спускали, так что я не могла понять, в самом ли деле девочка еще и хромая.

Выглядела она очень милой: румяная, пухленькая, темные кудряшки выбиваются из-под чепчика, глаза блестят, а руки так и тянутся схватить блестящие украшения! Эмилия показалась мне даже слишком крупной и развитой для своих лет, но я сразу вспомнила, что дети фей, подменыши, растут не по дням, а по часам. Может, даже малая толика проклятой крови имела значение?

Ну а по контрасту с детской прелестью еще сильнее бросалось в глаза слишком раннее увядание Аделин. В безжалостном дневном свете морщины обозначились резче, как ни старалась сестра их замазать, волосы не блестели. Широкополая шляпа с вуалью закрывала ее лицо от жарких солнечных лучей, но по вискам уже струились капли пота, прочерчивая дорожки в толстом слое пудры, из-за которой кожа Аделин казалась восковой. В ней словно бы не осталось никаких жизненных соков, как будто их высосал какой-то жадный паук или пиявка…

«А ведь верно, – припомнила я, – в сказках говорилось и о том, что дети фей убивают своих матерей из человеческого рода не только самим своим рождением. Затем они выпивают из них жизнь вместе с молоком, и поэтому, если фея-мужчина берет себе супругу из людей, то заодно ищет и кормилицу, а лучше не одну, потому что обычный человек слишком слаб, чтобы выдержать все это…»

Теперь я глядела на Эмилию уже без особой приязни, хотя девочка, конечно, не была виновата в том, что отцом ее было чудовище!

– Прошу, досточтимый Раддеши, выбери коня себе по нраву, – услышала я и повернула голову, чтобы видеть происходящее.

На мне тоже была вуаль, закрывавшая глаза наподобие крепостной решетки, а еще Леата припасла громадный зонт. У Медды же имелось опахало на случай духоты.

– В самом деле? – весело отозвался Рыжий. – Ты позволишь мне войти в свои конюшни, о тэшавар?

– Разве не этого требуют правила гостеприимства?

Шонгорские правила гостеприимства требовали предложить гостю, помимо яств и напитков, еще и лучших женщин на его ложе, но Рикардо, видимо, решил ограничиться лошадьми.

– Благодарю тебя, о достойнейший из достойных, – серьезно сказал Рыжий и в сопровождении пары наших бандитов вошел в конюшню.

Через несколько минут оттуда донесся грохот, чей-то невнятный возглас, а еще мгновение спустя во двор вынесся неоседланный темно-гнедой жеребец, на недоуздке которого повис конюх. Конь, по-моему, этого и не замечал. Он встал как вкопанный, посреди двора, яростно раздувая ноздри и поглядывая по сторонам, мол, только подойди!

– Я возьму вот этого, – как ни в чем не бывало сказал Рыжий, выходя следом. – Люблю норовистых лошадей и непокорных женщин!

– Он в самом деле очень злой, – сказал Рикардо. – Не подумай, будто я сомневаюсь в твоей доблести, но этот конь приносит несчастье.

– Я объезжал и не таких дикарей, – перебил тот и подошел вплотную к жеребцу.

Мне показалось вдруг, что это Тван, но тут же я узнала белую отметину на лбу. У моего коня тоже была такая, но другой формы.

Конечно же, это был не Тван, а его отец, Твэй. Тот самый, что сбросил Саннежи на роковой охоте. Тот, что не давался в руки никому, кроме хозяина, и терпел лишь пару конюхов, да и то вечно устраивал им веселую жизнь, как и моя Тви… Почему Рыжий выбрал именно его из десятков других лошадей? На конюшне имелись кони и красивее, и статнее, и добрее, но он безошибочно указал на полудикого Твэя! Нарочно или случайно?..

– Досточтимая тэшди, – негромко произнесла я, устав молчать, – скажи, отчего многомудрый тэшавар Рикардо, да продлятся его дни, – «Чтоб он сдох поскорее!» – добавила я мысленно, – сказал, что этот конь дает… приносит несчастье?

Кажется, мне удалось достаточно исковеркать родной язык.

– О, уважаемая тэшди, – отозвалась Аделин, – с этим животным и впрямь связана дурная история. Из-за него погиб мой жених… и именно на охоте.

– Большое горе, – покачала я головой, будучи как никогда благодарна шонгори за эти клятые покрывала: меня не могло выдать выражение лица, и даже глаза были прикрыты вуалью от пыли и мух.

Но Аделин… Мне показалось, она верит в то, что говорит, в то, что Саннежи уже стал ее женихом, а не моим! Да помнит ли она вообще о моем существовании?

– Да… – Она отвернулась. – Больно вспоминать об этом. Если бы не Рикардо, я, право, могла бы не справиться с горем и отправилась в уединенную обитель, как это сделала моя сестра.

«Все-таки помнит! – подумала я. – Только как-то странно…»

– Благословить Создатель родитель и многие дети, – смиренно произнесла я.

– Скажи, тэшди, ведь ты хорошо понимаешь наш язык? – спросила вдруг Аделин.

– Да, я понимаешь, – кивнула я, – но плохо говори. Нет с кем.

– Так и я – прекрасно понимаю шонгори, но говорю на нем, должно быть, ужасно, – вздохнула она. – Может быть, я стану говорить на своем языке, а ты на своем? Так будет намного проще!

– Мудрость тэшди уступает лишь ее красоте, – проговорила я на шонгори, склонив голову. – Глупой женщине и в голову не пришел такой простой выход!

– Я тоже додумалась случайно, – улыбнулась Аделин, и мне показалось, будто я увидела сестру, какой она была несколько лет назад. – Но так ведь легче беседовать, верно? – Это сестра моя трещала на любом наречии, как на родном, а меня Создатель обделил способностями к языкам.

– У меня тоже есть сестры, – сказала я с достоинством. – Старшая давно замужем, а младших, когда они войдут в возраст, возьмет мой супруг, потому что они хороши собой и умны, как я, а род наш славится плодовитостью.

– И ты уже подарила тэшу наследника? Прости, если задаю нескромный вопрос, но я не так уж хорошо знаю ваши обычаи…

– У меня пока нет детей, но у моего супруга уже есть двое сыновей от его дар-ари и четверо от разных эр-мори, а дочерей он не считает вовсе. А я всего лишь дар-хамэ, самая младшая из его жен, он взял меня совсем недавно, и меня еще не осенила милость Создателя, – гордо ответила я. – Однако мой повелитель считает, что сыновей ему приносят странствия, а потому всегда берет жен и наложниц с собою и всякий раз привозит домой наследника. Счастливы мы! Другие женщины никогда не видели других берегов и не говорили с чужестранцами, а нам дарована такая милость!

Думаю, Рыжий смеялся бы в голос, услышав такие откровения. Леата – та пофыркивала под покрывалом, а Медда, к счастью, шонгори не знала, выучила пару фраз – и довольно.