Она проглотила свою дюжину устриц, ничем их не приправляя, ни лимоном, ни перцем, ни соусом винегрет с луком-шалотом. Взбодрившись немного, она достала блокнот из сумочки, сняла колпачок с ручки и двинулась по ближайшему проходу между рядами, чтобы сделать свой круг почета. Не торопясь осмотрела все прилавки и стенды, сравнила цены, оценила усилия по презентации товаров, вступала в технические разговоры о способах консервации, засолки, охлаждения и заморозки, о секретах приготовления и о санитарных нормах, о дефиците некоторых продуктов. Вдалеке она видела Пако, который снимал завалы фруктов, охапки овощей, груды орехов, пучки колбас, стилизованные под вязанки хвороста, караваи хлеба, разложенные словно булыжники на мостовой. Похоже, он в конце концов нашел свой оптимальный ритм и был полностью поглощен работой.

Лора с удовольствием общалась с собственниками, приказчиками или продавщицами известных фирм, ставших настоящей эмблемой своих отраслей. Сыры предприятия «Ришар», колбасные изделия «Бобосс и Сибилиа», а также домовая кухня Гаста, кнели от Жироде и Маларта, птица от Клюне, рыба от Пюпье и, разумеется, эти моллюски, искушению которыми она всегда так противилась, проходя мимо лавочек Антонена, Леона, Мерля или Руссо… И при каждой встрече упоминались оба убийства: еле слышно или громогласно, с подробными комментариями. Некоторые сожалели, что не смогут присутствовать на похоронах Тевене, но обещали послать венок. Другие собирались ненадолго прервать работу и отправиться на прощальную церемонию: «Мы ему это точно должны…». Самые суровые были готовы без колебаний вернуть смертную казнь; не слишком словоохотливые говорили всего лишь, что приходится жить в гнусное время.

Это была целая вереница слезливых сожалений: «Нам будет его так недоставать», скорбных ужимок: «Он ведь был одним из наших», и испуганных гримас: «А теперь чей черед? Кто следующий?».

Через два часа Лора не выдержала и ушла на поиски Пако. Она обнаружила его склоненным над ковром бархатистых грибов, посреди которого он положил несколько веток с листьями.

Лора подошла к нему и постучала пальцем по циферблату своих часов.

— Ты видел, который час?

— А как, по-твоему, я мог это увидеть? — проворчал он. — Я же от видоискателя не отрываюсь!

— Сейчас уже без двадцати пяти одиннадцать. Похороны Жерома начнутся меньше чем через полчаса.

— Дай мне хотя бы две минуты.

— В итоге ты все-таки вошел во вкус!

— Обожаю натюрморты!

Это была трогательная церемония. Все прошло просто и искренне, почти по-семейному, несмотря на толпу, которая, не поместившись целиком в церкви, теснилась на паперти. Несколько представителей муниципального совета и палаты профсоюзов держались в правой стороне нефа, в большом количестве пришли собратья по профессии всех поколений, равно как производители и поставщики, среди которых Лора узнала кое-кого из рыночных торговцев, с которыми только что рассталась. Остальными были явившиеся по одиночке или небольшими группами безымянные клиенты, которые когда-либо сидели за столом Жерома Тевене. И приходившие в полдень завсегдатаи, и вечерние посетители сочли своим долгом добраться сюда, на холм Круа-Русс, чтобы воздать последние почести хозяину «Большого Пальчика».

Перед концом последней литании Лора украдкой ускользнула и пробралась к выходу, чтобы расписаться в книге соболезнований, открытой на пюпитре, обтянутом черным бархатом. Она оставила несколько ласковых слов для Сесиль, поскольку не была уверена, что сможет увидеться с ней по окончании церемонии. Возможно, тут начнется близкая к столпотворению толкотня скорбящих. Она не собиралась в этом участвовать, а еще меньше проталкиваться к семье усопшего, которая пожелала погребения в узком кругу где-то в Дофине́, в деревне, где покоились их далекие предки.

Сен-Брюно-ле-Шартрё — единственная барочная церковь в Лионе. Ее относительно строгая для постройки XVII веке архитектура с течением времени подверглась некоторым изменениям и добавкам. Лора подняла глаза к фасаду. Высокое застекленное квадратами окно было обрамлено с каждой стороны парой коричневых колонн, подпиравших треугольный фронтон, прямые линии которого были смягчены округлым балконом, а вершину увенчивала статуя святого в каменной нише. Журналистка никогда не была в этой зеленой части квартала Круа-Русс, но часто о ней слышала. Несколько месяцев тому назад именно здесь состоялись похороны усопшего Анри Югона, одного из наиболее привлекательных знатоков лионской жизни и скромного хранителя аутентичности бушонов.

Люди начали выходить из приходской церкви и рассредоточиваться вокруг фургона похоронной конторы. Когда между пилястрами входа показался гроб, Лора вздрогнула и с силой сжала руку только что догнавшего ее Пако. Вот тут-то она и узнала силуэт Эрика Шевриона, стоявшего немного в стороне, в углу паперти. Его было легко заметить. Ресторатор был долговязым, худым настолько, что казался выше, чем был на самом деле, и отличался колючим взглядом, словно был готов укусить, прежде чем на него нападут. Все в этом сорокалетнем человеке с замкнутым лицом было сухим: костлявые руки, тусклая кожа, редкие волосы, его острый, словно только что заточенное лезвие, язык. Но под этой неприятной наружностью таился чувствительный и мягкосердечный человек.

На самом деле Эрик был робок и страдал от комплексов, которые мучили его с раннего детства. С помощью своей суровой оболочки он пытался защитить себя и противостоять миру. К счастью, и залом, и приемом клиентов занималась его жена. Полненькая, улыбчивая, она обладала вдобавок ловко подвешенным языком, а столько козырей сразу вполне позволяли ей удерживать Шевриона у плиты, чтобы клиенты не страдали от его нелюдимости. Когда ему случалось немного расслабиться, он проявлял язвительное чувство юмора, которое не всегда было понятно людям, и его вполне можно было принять за злоязычного бирюка. Чтобы разгадать его истинную природу, надо было общаться с ним почаще, да и знать его подольше — желательно с той поры, когда он был гораздо моложе, еще неотесанным юнцом. Возможно, именно это и связывало его с Тевене и Мандреном. Они были друзьями с детства, и все трое достаточно знали друг друга, чтобы не замечать свою несхожесть.

Когда начались расшаркивания и слезливые соболезнования вокруг вдовы, сирот, сестры и зятя покойного, Лора увлекла Пако вправо от главного входа.

— Здравствуйте, Эрик, как поживаете? — спросила она, вонзая свой зеленый взгляд в ускользающие глаза Шевриона, даже не успев оценить всю нелепость своего вопроса.

— А как я, по-вашему, должен поживать?

— Мне бы хотелось повидаться с вами при других обстоятельствах… Я собиралась заглянуть к вам, потому что, как вы и сами, наверное, знаете, ваш бушон относится к наиболее рекомендуемым заведениям города. Завтра во второй половине дня вам подойдет?

— Когда хотите… Я в любом случае никуда оттуда не денусь: работаю с семи утра до часа ночи!

Шеврион и в самом деле был трудоголиком, ярым перфекционистом, который никогда не считал свое время и посвящал бо́льшую часть жизни тому, чтобы готовить блюда, от которых хотел добиться безупречности. Его паштет с корочкой из телячьей зобной железы и фуа-гра, равно как его кекс со свиными ушами, соусом винегрет и с «фруктами нищего»[85], который стоил ему восторженного отзыва Лоры Гренадье.