Будто бы. А может, зло на нас вымещали. Мы не знаем…

Сопротивления заключенных против системы, каких-то попыток восстания, как это было в Кенгирском лагере[58], в Казахстане, у нас не было. Но бежать из лагерей пытались, конечно. В Тайшетлаге украинские девочки, бандеровки[59], бежали, но их поймали. Сколько их ловили: день, два, три? А нас держали в это время в зоне, никуда не выпускали, потому что все были на облаве. Охрана лагеря, все до одного. Когда девочек вернули, некоторые женщины-заключенные плевали им в лицо. Из-за них, мол, весь лагерь тоже страдал. Конечно, это были не те страдания, которые были у беглянок: им полностью восстановили сроки, которые они уже отбыли, и выслали куда-то еще. У меня никогда не было мысли о побеге. Потому что бесполезно. Куда? Тайга кругом. Убежишь — пропадешь в лесу. Это надо быть очень, очень смелым мужчиной. А куда женщине бежать?

В лагерях помогала выживать надежда на освобождение. Мы все время писали: и Сталину, и Калинину, кому только не писали. Но все было бесполезно. Я тоже писала, никогда не останавливалась. И когда освободилась, писала, добивалась реабилитации и признания, что мы невиновны. Очень много было напрасно арестованных. Конечно, мы винили нечеловечную власть, Сталина. Узнав о его смерти, мы радовались, и откровенно так: наконец-то помер! Для нас это означало, что что-то изменится и нас могут раньше выпустить из лагерей.

Последний лагерь, Дубравлаг[60] в Мордовии, «политический», был самым легким. Я работала в швейных мастерских, мы шили кальсоны, военные гимнастерки, галифе. Именно там я и освободилась в 1955 году: мне скостили часть срока, из 15 лет я отсидела 11. Это была амнистия благодаря Хрущёву.

На дорогу дали наградные, двести пятьдесят рублей. Это были мои деньги личные. Я доехала до Москвы, оставила свой сидор на Белорусском вокзале — это мешок так называется у заключенных, — а сама побежала в «Детский мир». Купила школьную форму на Иру и Линуську. Фартучки кружевные, черненький и беленький. Все деньги потратила на них и приехала. Меня встречали мама и девочки. Мама меня, конечно, узнала. А дочки — нет. Лине было уже девять лет, я вернулась в день ее рождения 4 ноября. Но слава богу, приняли они меня быстро. Все по-божески, в праздник Казанской Божией Матери, очень грозный праздник.

Я получила справку об освобождении со снятием судимости и поражения в правах, поступила в институт. После возвращения мне все время снились кошмары: лесоповалы, и мертвецы, и раненые — вот они лежат, стонут, кричат. Лагерь… Я с ним, а он со мной, как-то связан. Ничто не может это стереть. Это навеки.

Мария Туманова

Судьба Марии Тумановой и ее мужа, прошедших в годы войны застенки гестапо, а после освобождения — сталинские лагеря, кажется невероятной. Многие из нас думают, что подпольщики и партизаны всегда были окутаны народной славой. Но в годы сталинской власти все, кто чудом уцелел в фашистском плену, попадали под подозрение в пособничестве врагам. Во время Великой Отечественной войны лагеря были наполнены осужденными за «измену Родине» по обвинению в сотрудничестве с немецко-фашистскими захватчиками. Все они попадали под действие статьи 58–1а, 1б УК РСФСР. Под сотрудничеством подразумевались все виды «общения» с врагом. Повышенное внимание органы госбезопасности уделяли тем, кто был в плену, особенно в тюрьмах гестапо, и вышел оттуда живым. Уже этот факт нередко рассматривался как подтверждение сотрудничества и вербовки со стороны немцев. За «измену Родине» приговаривали к расстрелу или к заключению в лагерь сроком от 10 до 25 лет. По статистике в начале 1951 года из 339 тысяч, осужденных по статье 58–1а, 1б, только около 52 тысяч человек попали в лагеря за действительное участие в зверствах оккупантов и службу в карательных органах. Впоследствии все необоснованно осужденные по этой статье были реабилитированы.

Михаил Пеймер с Лидочкой, 1952 год

Интервью записано 26 октября 2018 года.

Режиссер Елена Никифоренко.

Оператор Леонид Никифоренко.

Михаил Николаевич Пеймер родился 25 февраля 1923 года в Харькове. В 1940 году поступил в Гвардейское Московское военное училище артиллеристов-ракетчиков. Будучи курсантом, участвовал в битве за Москву. Воевал на фронтах Великой Отечественной войны в составе 72-го гвардейского полка ракетных войск. До августа 1942 года был командиром огневого взвода 338-го дивизиона, начальником разведки 337-го дивизиона на Брянском фронте. В октябре 1942 года назначен командиром батареи 336-го дивизиона. Прошел всю войну: участвовал в освобождении Белоруссии и Литвы, разгроме гитлеровских войск в Восточной Пруссии. Накануне победы был арестован по доносу офицеров. Донос был направлен в контрразведку «СМЕРШ» — по статье 58–10, ч. 2. Михаил Николаевич получил 10 лет ИТЛ, пять лет поражения гражданских прав после окончания срока и был отправлен в Воркутлаг[61].

В Воркутлаге офицер Пеймер работал в шахте, добывал уголь, но вскоре стал начальником планового отдела, возглавлял бригаду строителей. Был освобожден на три года раньше срока, но из-за поражения в правах вынужден остаться в Воркуте. По направлению начальства отправлен в Кемеровский горный институт, который окончил с отличием, снова вернулся в Воркуту и прошел длинный путь от мастера до заместителя начальника комбината «Печершахтострой». В 1965 году Михаил Николаевич Пеймер реабилитирован.