После того как я поработала статуей, а потом стала музыкантом, я начала понимать: есть разница в желании, чтобы на тебя смотрели, и в желании, чтобы тебя видели.

Когда на тебя смотрят, твои глаза могут оставаться блаженно закрытыми. Ты высасываешь энергию, ты становишься центром внимания. Когда тебя видят, твои глаза должны быть открытыми, так как ты видишь и узнаешь своих свидетелей. Ты принимаешь энергию, и ты ее производишь. Ты создаешь свет.

Первое – это эксгибиционизм, а второе – связь.

Не все любят, чтобы на них смотрели.

Но все любят, чтобы их видели.

* * *

После моего успешного выступления на TED мне позвонили из Microsoft. Они предлагали мне полететь в Сиэтл, чтобы поговорить с группой женщин, которая там работала (по видимости там работали 16 % женщин из всех сотрудников).

Я спросила координатора, на какую тему мне нужно будет выступить.

– На какую угодно, – сказала она.

Я начала паниковать – я понятия не имела, о чем буду говорить. Краудсорсинг? Музыка? Я, конечно, могла поговорить о чем-нибудь возвышенном в течение получаса. Но эти женщины были умными.

«Полиция справедливости» нагрянула ко мне с визитом.

На протяжении двух месяцев я избегала всяческих идей по поводу речи в Microsoft.

В ночь перед выступлением я отчаянно кружила вокруг плавучего дома Джейсона Уэбли в Сиэтле, я до сих пор ничего не написала, как неожиданно меня осенило: моя мать. Она была на пенсии вот уже более десяти лет, но она работала фрилансером более сорока лет и применяла свой математический склад ума в развивающейся сфере компьютерного программирования.

В детстве я не понимала, чем она на самом деле занималась весь день после того, как закидывала туфли на каблуке в сумку, садилась в автомобиль и терялась в потоке других машин. Всякий раз, когда она пыталась объяснить, в чем состояла ее работа, ее слова для меня превращались в пустой звук.

Я некоторое время не звонила маме. Но теперь у меня было, что спросить. Она была мне нужна.

Она говорила ровно два часа, пока я неистово пыталась записать ее рассказы о том, что значило быть одной из нескольких компьютерных программистов женского пола в различных компаниях Бостона в 60-70-е годы. Я налила себе бокал вина. На другом конце провода, на другом конце

страны, моя мама сделала то же самое. Мы впервые всерьез с ней вместе пили. Я слушала ее истории о сексизме, осуждениях и притеснениях.

Она рассказала историю о парне, с которым она работала, его уволили из-за того, что он смотрел слишком много порно на рабочем компьютере.

– В 1970-м?

– Ой, нет-нет-нет. Это было намного позднее, мы тогда работали над «Проблемой 2000 года». К тому времени в Интернете уже появилось порно.

Я поверить не могла, что моя мама только что сказала «порно в Интернете».

Я хотела услышать больше историй.

– В общем, тебе нужно было работать усерднее, чем мужчинам, чтобы тебя не выгнали, – сказала она как ни в чем не бывало. – И знаешь… тебе нужно было быть идеальной.

Меня задело то, как она это сказало.

– Идеальной? В каком смысле?

– Ну, если парень напортачил с работой, то его всегда ждала другая. А женщина? Забудь! Ты бы никогда уже не нашла работу в этом городе. А Бостон был маленьким городком. Нас женщин было совсем немного. Мужчины держались особняком.

Она рассказала мне историю о бухгалтере Джерри, который всегда выплачивал зарплаты фрилансерам-мужчинам вовремя, но задерживал ее зарплату, бесцеремонно объясняя это тем, что у нее «был муж», и тем, что и она не нуждалась в деньгах так, как мужчины. Она несколько месяцев просила его, но он так и не выплачивал ей деньги. Однажды она позвонила ему. «В 06.02, – сказала она. – Я знала, когда телефонистка уходила домой, в этом случае я могла связаться с ним напрямую». Она сказала: «Привет, Джерри! Мне просто интересно, когда ты уже выплатишь мне деньги! Прошло уже восемь недель». И когда Джерри что-то проворчал насчет того, что он все сделает как можно скорее, моя мать сказала: «Что у тебя сегодня будет на ужин, Джерри?» Джерри ответил: «Прости, что?» Моя мама сказала: «Мне нужны эти деньги, чтобы купить продукты, чтобы накормить семью. Если я не получу свой чек, я приду сегодня к тебе на ужин. И я не люблю семгу. И горох я тоже не люблю». На следующий день чек лежал на ее столе.

Я ничего из этого не знала. Но опять же – я никогда не спрашивала. Когда мы заканчивали свой двухчасовой разговор и допивали второй (третий?) бокал вина, она сказала:

– Знаешь, Аманда, меня всегда беспокоила одна вещь. Ты сказала это, когда была подростком.

– О нет. Что бы это ни было, это было что-то не очень хорошее. Я была ужасным подростком, в котором играли гормоны и нигилизм.

– Эм… что?

Она может так спародировать меня в подростковом возрасте, что я захочу спрятаться под стол. В этот раз произошло именно это.

– Ты сказала: «Мам, я настоящий артист. А ты нет».

– О боже.

Потом она добавила более доброжелательно:

– Ты же знаешь себя, Аманда, ты была типичным подростком.

Я содрогнулась, почувствовала напряжение в шее и стиснула зубы, готовая к битве или отступлению.

Она продолжила:

– Но знаешь. Ты говорила: «Я – Артист… иди к черту, мам! Да что ты знаешь?! Ты же всего лишь компьютерный программист».

Должна признать… я могла абсолютно представить себя, говорящую подобное в подростковом возрасте. Возможно, не «иди к черту, мам». Но все же.

А потом она сказала что-то такое, что полностью разрушило мой защитный механизм. Думаю, что за все эти годы, что я ее знаю, я никогда не слышала ее более уязвимой.

– Знаешь, Аманда, меня всегда это волновало. Ты не можешь увидеть мое искусство, но… я один из лучших артистов, которых я знаю. Просто… никто никогда не мог увидеть тех прекрасных вещей, которые я сделала. Потому что ты не можешь повесить их на стену.

Потом нависла пауза.

Я глубоко вдохнула.

– Боже, мам. Прости меня.

Она посмеялась, и в ее голосе вновь появилась радость.

– Ох, не волнуйся, детка. Тебе было тринадцать.

Когда на следующее утро я рассказывала эту историю в маленькой аудитории перед двумя сотнями женщин из Microsoft, я сделала признание. Пока будучи музыкантом я поддерживала людей, выступала в поддержку женщин, позволяла всем этим незнакомцам «принять своих внутренних чертовых артистов», чтобы свободно выражаться, чтобы они могли смотреть на свою работу и жизнь, как на прекрасный, уникальный, творческий процесс, я каким-то образом исключила из их числа свою собственную мать.