Внутри же — было уютно, можно было, по крайней мере, дышать и не обморозить легкие…

— Проходите, сюда…

Вестовой принес целый чайник чая, бокалы были. Он принялся разливать чай по бокалам, а Олсен — щедро добавлял в каждый бокал то ли коньяк, то ли ром…

Грог…

…

— Значит, вы собрались в гости к русским…

— Что скажешь?

— Не лучшая идея…

— Не мы решаем.

— Верно, решает погода. В это время к русскому берегу не подойти — лед.

— Полностью?

— Да, кроме портов. Но вы не рискнете туда сунуться.

— Да, а когда лед стает?

— По-разному. Две, может, три недели…

— Мы не можем столько ждать.

Несколько мужчин — смотрели на карту с пометками на столе.

— Тогда остается вертолет. По льду уже нельзя.

— И где?

— К примеру, здесь.

— Вот тут ракетная батарея русских.

— Тогда что предлагаешь?

Швед потер небритый подбородок. Гаррисон знал, что модная сейчас «шведская небритость» это из-за того что шведы не брились каждый день от того, что не каждый день была в достатке горячая вода…

— Зависит от того, когда вы выдвигаетесь.

— Как можно скорее.

— И вы готовы рисковать?

— У нас нет выхода.

— Что ж, тогда я бы выбрал вот это место. Здесь лед бывает толще всего.

…

— Ракетные катера могут подойти к самой кромке льда и высадить вас… скажем здесь. У них прочный корпус, они могут взломать кромку льда. Это будет за пределами советской двенадцатимильной зон. После чего — вас ждет путь до берега… приблизительно пятнадцать — двадцать миль.

— Это слишком много. Мои парни выдержат, но на обратном пути с нами будут гражданские. Им не выдержать переход в двадцать миль.

— Речь не о перемещении пешком. Варианта два. Либо собаки, либо снегоходы…

Балтийское море. Нейтральные воды, примерно 21 миля от берега. Март 1989 года

Острый нос низко сидящего на воде ракетного катера шведских ВМФ — с хрустом врубился в наледь, двигатель продвигал бронированный корпус вперед, но все медленнее и медленнее. Наконец, бородатый капитан, чье лицо зловеще выглядело в тусклом красном свете рубки — сдался и перевел селектор на «стоп».

— Всё. Дальше никак.

Американцы, один за другим, выбрались в промозглую тьму. Их было восемь человек, с ними было шесть шведов, которые выполняли функции погонщиков собак. Наученные горьким опытом, они брали транспортные возможности вдвое больше, чем это было необходимо. На случай, если всё пойдёт совсем скверно, все были вооружены, но только советским оружием, купленным на базарах Пакистана. Если что — никто не поймет, откуда были гости, но об этом не хотелось и думать.

С катеров бросили сходни, спустили собак и сани. Генерал, остающийся на одном из катеров, провожая командира группы, наклонился к его уху:

— Если что пойдет не так, бросай все и сваливай, Гарри, — шепотом сказал он, — эти ЦРУшники, от них одни проблемы.

— Да, сэр.

Наконец, появился и представитель ЦРУ — это был Мюрат Натирбофф. Его с предосторожностями спустили с борта и посадили в одни из саней. Он был необходим, потому что именно его знал Арлекин, и никому другому он бы не доверился. Кроме того, если что пойдет не так, опыт Натирбоффа по выживанию в СССР может помочь всем.

Генерал махнул рукой. Ответа не последовало — сани, влекомые молчаливыми собаками, одни за другими исчезали во тьме.

— Надо уходить, сэр, — сказал шведский офицер, — пока не засветились.

У генерала защемило сердце — он отправлял своих парней на задания во Вьетнаме, но никогда не нервничал так, как теперь.

…

Мюрат Натирбофф никогда не думал, что вернется в Ленинград вот таким вот образом…

Сани двигались медленно, опасаясь промоин, кто-то постоянно останавливался и шел вперед проверять лед. Оставляли метки — назад можно будет идти на полном ходу. Натирбофф думал, думал о своих ленинградских друзьях, которые вовсе не похожи на тех бородатых увальней с автоматами, как в голливудском кино.

А в голове вертелся Мандельштам, которого убили коммунисты

…

Я вернулся в мой город,

Знакомый до слёз, до прожилок,

До детских припухших желёз.

Я вернулся сюда, так глотай же скорей

Рыбий жир ленинградских ночных фонарей.

Я вернулся в мой город,

Знакомый до слёз, до прожилок,

До детских припухших желёз.

Узнавай же скорее декабрьский денёк,

Где к зловещему дёгтю подмешан желток.

Ленинград, Ленинград!

Я ещё не хочу умирать,

У меня ещё есть адреса,

По которым найду голоса.

Ленинград, Ленинград!

Я ещё не хочу умирать,

У тебя телефонов моих номера,

Я ещё не хочу умирать.

Я вернулся в мой город,

Знакомый до слёз, до прожилок,

До детских припухших желёз.

Я на лестнице чёрной живу, и в висок

Ударяет мне вырванный с мясом звонок.

Я вернулся в мой город,

Знакомый до слёз, до прожилок,

До детских припухших желёз.

И всю ночь напролёт жду гостей дорогих,

Шевеля кандалами цепочек дверных…

…

«Всю ночь напролет жду гостей дорогих» — это про тайную полицию. Они всегда приходили забирать кого-то по ночам. Их черные машины — русские прозвали «черный ворон».

…

А ну-ка, парень, подними повыше ворот,

Подними повыше ворот и держись.

Черный ворон, черный ворон, черный ворон

Переехал мою маленькую жизнь.

…

Русская разухабистая песня, за которой они пытаются скрыть страх перед беспредельно могучей силой, которая может вырвать человека из привычной ему среды обитания и с размаха шмякнуть оземь. Русский человек не знает, что с ним будет завтра, где он может очутиться — в камере с другими политзаключенными, в психушке, в ГУЛАГе. Удивительно, как эти простые люди сохраняют не только самообладание — но и веселый нрав, позволяющий им шутить над сложностями, от которых другие бежали бы без оглядки…

Он посмотрел вверх — на всех были очки ночного видения, а на нем — нет. Какое здесь все-таки высокое небо, даже ночью…

…

По данным спутниковой разведки, русские предпринимали меры для предотвращения побегов за границу — каждый день ледокол проходил и взламывал лед в Финском заливе на границе с Финляндией. Но в том то и дело, что они приближались к городу с другой стороны, со стороны Эстонии, причем на границе ответственности двух пограничных отрядов.

У самого берега они еще сбавили