— Тони, сейчас некогда объяснять. Могу я тебя попросить — просто прими как данность, что мне необходимо поехать?

— Адам, — Тони взглянула сердито на него, — ты нарушаешь уговор. Ради совместных каникул я пожертвовала традицией и не поехала к отцу. Я очень сочувствую этой женщине. Но ведь у тебя что ни пациентка — то ходячая жизненная драма. Чем она от них-то отличается? Или между вами что-то есть?

— Я тебя умоляю, — сокрушенно произнес Адам, — я только хочу убедиться, что за ней хорошо смотрят. Ты же понятия не имеешь, каким салагам доверяют дежурить в Рождество!

Они уставились друг на друга, внезапно осознав, насколько хрупкими стали их отношения.

— Хорошо, — вздохнула Тони, мужественно подавляя вспышку гнева. — И надолго ты исчезнешь?

— На день, на два. Не больше, обещаю.

— А как же дочь? — вновь рассердилась Тони. — Мы же хотели, чтобы это было наше великое искупление.

— Черт, даже не знаю. Может, скажем ей, что меня срочно вызвали к больной?

— Мы ничего ей не скажем. Ты сам будешь объясняться с Хедер. И с другими присяжными. И постарайся, — язвительно добавила она, — чтобы это звучало более убедительно, чем со мной.

Итак, он оправдывался перед дочерью один.

— Я знаю, так неудачно вышло… Но ты должна понять, я врач, и я сейчас очень нужен этой больной.

— А мне как будто нет! — пробурчала девочка и попросила: — А можно мне с тобой поехать? Я не хочу здесь одна оставаться.

Адаму стало не по себе.

— Малыш, я только туда и обратно. Заеду в клинику, посмотрю, как она там, — и тут же назад. Будь другом, пригляди пока за мамой, а?

Дочь опешила и с обидой воскликнула:

— Пап, ты шутишь, что ли!

Реймонд уже дал дочери практически все, что мог. Его запас знаний был, можно сказать, исчерпан. Самое лучшее, что он мог ей теперь предложить, была опора и поддержка. А также защита от внешних раздражителей. Иными словами, из тренера он потихоньку превратился в группу поддержки.

Убедившись, что она прекрасно подготовилась к экзамену по всемирной литературе, он предложил поехать развлечься в кегельбан. Зал для боулинга был похож на пещеру, от стен которой эхом отражались неслаженные вопли зрителей и грохот сбитых кеглей. Отец с дочерью присели на скамейку, чтобы зашнуровать потрепанные тапочки, взятые напрокат. Реймонд окинул взглядом зал, и лицо его вдруг исказилось от гнева.

— Какого черта он здесь делает?

— Кто, пап?

— Да твой обожатель, мистер Прилипчивый Прахт.

— Джерри здесь? — обрадовалась Изабель.

Надо же! А ведь она все лето провела одна, пытаясь примириться с тем, что никогда больше с ним не увидится. И вот он, как снег на голову, в каких-то тридцати шагах, все такой же веселый и энергичный — явный лидер в своей небольшой компании. Она не могла думать ни о чем другом. Но отец не позволил ей ничего предпринять, он уже был тут как тут, с двумя большими стаканами в руках.

До оплаченного ими сеанса оставалось не более пяти минут.

Джерри играл на девятой дорожке, а на шестой и двенадцатой, похоже, дело близилось к концу. Изабель быстро смекнула, что и в том, и в другом случае у них есть все шансы оказаться от него так близко, чтобы он ее заметил. А тогда уже отцу некуда будет деваться: не станет же он на людях хамить сыну ее научного руководителя.

Джерри стоял на стартовой позиции и держал шар у щеки, готовясь к броску. Глаза его были устремлены на первую кеглю в конце дорожки. Он сделал выпад и метнул шар, ловко балансируя, чтобы не выскочить за линию. Бросок оказался метким, кегля повалилась, увлекая за собой все остальные. Приятели отреагировали радостными криками:

— Класс, Джерри! Так держать!

Изабель, под впечатлением от его ловкости и меткости, машинально крикнула:

— Отличный удар, номер сто девяносто четыре!

Герой обернулся, заметил девушку и радостно воскликнул:

— Привет! Давно не виделись! — Он немедленно двинулся к ней. — А ты откуда мой номер знаешь?

— Купила журнал, целый доллар истратила. Санчо должен быть доволен, ты его не подводишь, больше чем на сто позиций поднялся.

Отец просто дымился от негодования.

— Что за чушь ты несешь?

— Джерри сделал огромный рывок в теннисе, заметно поднялся в рейтинге, — пояснила она. Предмет их разговора тем временем подошел ближе.

— Добрый день, мистер да Коста, — бодро поздоровался он и протянул руку.

Реймонд не посмел нарушить этикет, особенно перед такой большой аудиторией. Он ответил на рукопожатие и любезно произнес:

— Здравствуй, Джерри. Отличный был бросок!

— Благодарю, — ответил молодой человек. — Вот уж не думал, что вы тоже ходите в кегельбан.

Чистая случайность, подумал Реймонд. Он впервые позвал дочь покатать шары. Это было единственное место, где они еще не развлекались. Если не считать полетов на воздушном шаре.

В этот момент распорядительница в полосатой униформе — японочка со свежим личиком — прокричала:

— Двенадцатая дорожка освободилась. Да Коста, пожалуйста!

Дернув дочь, Реймонд на ходу бросил: «Приятно было повидаться», — и двинулся на указанную дорожку.

— И мне, — поддакнул Джерри. — Мы вообще-то уже закончили. Можно, я за вас поболею?

— Отлично! — обрадовалась Изабель, не дожидаясь, пока отец придумает какой-нибудь вежливый предлог, чтобы отказаться. — Может, подскажешь что-нибудь.

— Круто. — Он улыбнулся и сделал знак друзьям: — Ребята, вы идите, я сейчас.

Реймонд пребывал в таком неудовольствии, что первый бросок полностью провалил. Шар попал в правый желоб и беспрепятственно укатился в пит.

— Не повезло, мистер да Коста, — посочувствовал Джерри. — Мне кажется, вы рановато его из руки выпустили.

Реймонд, все еще внутренне негодуя, отреагировал на этот непрошеный совет ворчанием:

— Да. Верно. Я, вообще-то, давно не играл.

— Если позволите, — продолжал Джерри, — я бы посоветовал вам взять шар полегче.

Эту рекомендацию Реймонд нарочито пропустил мимо ушей и с такой силой послал второй шар, что тот так же быстро скатился в желоб, на сей раз — левый.

Настала очередь Изабель. Не подавая виду, она приняла совет Джерри как руководство к действию и выбрала себе самый легкий шар. Но это ей мало помогло, она сумела лишь неловко приблизиться к линии броска и выпустить шар из руки. Однако в отличие от отца шар у нее, по крайней мере, остался в колее. И даже снес под конец три кегли.